Skip to main content

Песнь Вечной любви


Азильхан Нуршаихов,
Отрывок из книги «Песня вечной любви»


Слово первое

С Халимой мы прожили вместе пятьдесят четыре года. До последнего дня, до последнего часа, до последнего ее вздоха мы не расставались и шли по жизни рядом, крепко держась за руки. Для меня она была не просто супругой, но и матерью, и старшей сестрой, и мудрой советчицей и, как я понимаю сейчас, моим земным ангелом-хранителем. Она была для меня не просто женой, она сумела стать соратницей в творчестве, редактором, корректором, соавтором, секретарем и даже курьером.

Недавно, после смерти Халимы, к нам в дом пришел выразить соболезнование заместитель главного редактора газеты «Егемен Казахстан» Жанболат Аупбаев. Он рассказал мне такой случай:
- Я в то время работал заместителем главного редактора газеты «Халык кенесі». Накануне 50-летия Победы наша газета опубликовала в пяти номерах ваши воспоминания "Юные" о бойцах 100-й Стрелковой бригады. Эти мемуарные этюды вызвали большой и благодарный читательский резонанс, значительно подняв авторитет газеты. Для нас это были самые почетные материалы, написанные вашей рукой. А рукопись в редакцию принесла Халима-апа. «Агай ваш приболел, но из-за его болезни не хотелось бы оставлять вас без обещанного материала, тем более перед такой великой датой», - сказала она, посидела не-много, порасспросила участливо о нашем житье, высказала на прощание свои добрые пожелания и лишь потом ушла, - сказал Жанболат.

Это один из многих примеров "курьерской работы" Халимы. А для того, чтобы рассказать о других значительных моментах, когда она оказывала мне поддержку в духовном плане не хватит тысячи и одной ночи, а потребуется большая книга с глубоким и высоким содержанием. Написать эту книгу - мой долг. И я напишу ее, если хватит мне на это жизненных сил.


Слово второе

Порой она видится мне образцовым солдатом, всю жизнь простоявшим на своем посту, честно и самоотверженно выполняя обязанности жены, матери, литературного советника, хозяйки, друга, неся свою службу без жалоб, без страха и упрека до тех пор, пока невидимая сила не сразила ее, прилетев из вечности и унеся ее в вечность. Днем, когда она стояла у плиты, готовя для семьи обед, из горла хлынула кровь, и она без стона опустилась на пол. Опустилась убитая, но не поверженная. Опустилась, чтобы вознестись.

Но слабая искра земной жизни все еще трепетала в ней. Дыхание было прерывистым, неровным, но все же было. «Скорая помощь» быстро доставила ее в больницу, где она пролежала в реанимации тринадцать дней. Врачи применяли разные способы лечения, но печень ее слабела, она изнемогала от страданий, причиняемых все крепнущей болезнью, которая давила, мучила, одолевая сопротивление жизненных сил.

Однажды ночью мне позвонил из больницы дежурный врач и сказал:
- Азага, апай хочет вас видеть и просит прийти. Она хочет поговорить с вами.

В час ночи мы вместе с детьми, испуганные и встревоженные, пришли в больницу. Детей в реанимационное отделение не пустили, а войти разрешили только мне одному. Войдя в палату, я приблизился к ней и, приобняв за плечи, поцеловал ее в щеку.  Халима погладила мои руки и заговорила:
- Ты и сам обо всем хорошо знаешь, а я просто хочу напомнить тебе. Не забудь о том, что отца моего звали Калиакпаром, а маму - Заукен...

Я понял, что она хочет, чтобы их имена были упомянуты при чтении поминальных сур Корана. Я кивнул головой, и она снова благодарно погладила мои руки и продолжала:
- Когда мне было семь лет, мы с пятилетней сестренкой остались сиротами и оказались в s cvetamiдетском доме. В детдоме и закрылись глазки моей маленькой сестренки Ханымхан, и я осталась совсем одна на белом свете. Следующие десять лет я  воспитывалась в детдомах и интернатах. А какие в те годы были условия жизни, ты и сам знаешь. Я много болела, часто попадала в больницы, лечилась в детских санаториях. И даже после войны мне пришлось полтора года лечиться в военном госпитале в Москве, а потом в санатории. И это тоже тебе известно. Я не раз умирала и не однажды воскресала, возвращаясь к жизни, наверное, ради тебя. Не сразу после войны, а только после госпиталя и моего излечения мы встретились, поженились и прожили вместе пятьдесят четыре года. Я верю, что наша взаимная любовь, подкрепленная уважением, не дала мне умереть. Мы с тобой вырастили детей, помогали поднимать внуков, и дожили до правнуков.  В народе говорят, что тот, кто испил воды из ладошек правнука, после смерти сразу попадет в рай. Но куда бы я ни попала, я хотела бы дождаться тебя и быть там вместе с тобой. Больше, чем полвека прожили мы вместе. Жизнь моя была счастливой, и грех мне жаловаться на судьбу. Когда-то, чтобы вступить в комсомол, я прибавила себе три года, но то, что по паспорту я дожила до восьмидесяти лет, я отношу в счет нашей любви. Благодаря ей я так долго по земным меркам была счастлива. А теперь, кажется, пришла пора расставания, и я чувствую, что подхожу все ближе к месту, где наши земные пути разойдутся, и я хотела бы кое о чем тебя попросить.

После этих слов, Халима замолчала. Из сосуда стоявшей рядом системы в ее жилы медленно вливалась поддерживающая силы жидкость, капая мерно, словно отсчитывая минуты. Немного переведя дух, она снова заговорила:

- Первое, что я хочу сказать: если со мной случится неизбежное, то ты не плачь. Ты мужчина и ты - солдат. К тому же, твои слезы тяжело ударят по детям. От твоих слез они ослабеют, а если слезы твои увидят чужие, то они долго не высохнут на их злых языках. Казахи недаром говорят: «Жена умерла - рукоять камчи сломалась». Если ты станешь оплакивать меня, то иные люди будут рады поднять тебя на смех. Они скажут: «Проливать слезы над умершей женой - плохая примета. Плачет слабый, сам наполовину ставший бабой», и сделают свои выводы. Даже после смерти мне будет неприятно, если за тобой потянутся злые сплетни и несправедливые слова.

Второе, что я хочу тебе сказать: сейчас многие люди, кто искренне, кто лицемерно, стали религиозными, а ты веришь только в науку. Богом на земле ты считаешь врача. Ты имеешь право на свое мнение. Но меня проводи в вечность по мусульманскому обычаю, выполнив все обязательные обряды. Все ритуалы, связанные о обмыванием, саванованием и другими действиями, к которым допускаются женщины, поручи нашей подруге Макыш Байсеитовой. А коранические проводы Жаназу попроси исполнить того, кого я уважаю и люблю - Асылхана-хаджу. Это нужно сделать еще и для того, чтобы люди потом не говорили: «Он даже Коран не удосужился прочитать над телом жены, осквернил ее и опога-ненной, неверной предал земле». Я не хочу, чтобы после моей кончины тебя затопили зловонные сплетни и грязные слова.

Третье, что я должна тебе сказать: брейся каждый день, как это ты делаешь обычно, не забывай ежемесячно стричься, не опускайся, выгляди, как всегда достойно, и продолжай быть опрятным в делах и мыслях, в одежде и беседе. Ходи и дальше по земле с высоко поднятой головой, что не означает, как сам понимаешь, ни спеси, ни гордыни. Если люди увидят на воротнике твоей рубашки пятнышко грязи, пусть даже и случайное, то сразу скажут, что ты надломился, сломался, опустился. Пусть обойдут тебя такие слова стороной.

Четвертое, о чем я обязана тебе сказать: давно уже втайне от тебя я думала, кого ты выберешь себе в жены, какую подругу найдешь, если мне суждено будет уйти из этого мира раньше тебя. Я перебирала в уме многих знакомых женщин, но так и не смогла найти ту, которая смогла бы заменить меня, которая знала бы тебя так же хорошо, как я. Мы ведь понимаем друг друга не  только с полуслова, но и с полувзгляда.  Молодой жены тебе не нужно, ведь этим ты обречешь себя на позор, стыд и страдание. В беспокойстве и подозрительности ты потеряешь свое главное предназначение в этой жизни, но ты помни, что без пера и бумаги все для тебя потеряет смысл. Все, кроме детей. Но у них своя жизнь. Выходки молодой токал неизбежно будут тревожить, причинять боль, а предательства ты не потерпишь, потому что ты по природе чистый и верный человек. А пожилые женщины сами едва передвигают ноги и нуждаются в уходе, так что за тобой присматривать у них уже и своих сил недостаточно. Ты же ни присматривать, ни ухаживать ни за кем не приспособлен, тебе самому требуется уход. И я подумала, что в восемьдесят лет нет уже такой острой необходимости в новой женитьбе. Дети присмотрят за тобой. Конечно, их присмотр не сравнится с моим... А вообще, ты сам должен решить этот вопрос. Я не обижусь на тебя ни на том, ни на этом свете. Просто я чувствую, что там мне будет легче, если я буду ждать самого родного человека, чтобы продолжить жизнь с ним же, но уже в других мирах. Но если ты женишься, я не смогу узнать тебя там. Эта мысль пугает меня.

А что касается детей, то они не оставят тебя, потому что мы с тобой вырастили и воспитали их так. Но ты не капризничай слишком часто, не ворчи, ешь все, что приготовят. Не ругай, не упрекай детей, в общем, «не рыпайся»! Последнее слово она произнесла по-русски. («Не рыпайся!», насколько я помню, значит «не задирай», «не приставай» или  «не ругай», «не кричи», «не повышай голос». Мы в семье в шутку употребляли это русское жаргонное слово в значении «не противоречь»). Не надоедай детям словами «того нет», «этого не хватает», у них может возникнуть нелюбовь к тебе, они станут избегать тебя, не умея справиться с внутренним протестом. Но если даже ты вынужден будешь поругать кого-нибудь из них, то брани своих детей, а невесток никогда не жури, ведь снохи - матери твоих потомков.

Пятое, что я хотела сказать: последи, чтоб сыновья не пили. В вине нет истины - только беда.
Шестое, что я скажу: передай сыновьям, дочкам, снохам и внукам, пусть они присматривают за тобой, пусть уход за тобой они воспринимают как уважение ко мне, к той, которую при жизни они называли «мамой» и «бабушкой». Пусть дети вспоминают обо мне. А чтобы душа моя нашла успокоение, пусть они заботятся о тебе.

Я позвала тебя, чтобы сказать это...
Ну, что еще? Хотелось бы, чтобы жизнь ваша была мирной и спокойной. Чтобы народ был благополучен и вечен. Чтобы потомки наши жили в труде и радости. Чтобы старики, вроде нас с тобой, исполнив свое земное предназначение, каждый в свое время достойно уходил в неведомое, уступив свое место новым людям на земле. В этом не должно быть ни обиды, ни сожаления. Всем дорогим родственникам, друзьям, знакомым, соседям передай от меня привет. Каждому из них я желаю долгой и счастливой жизни. А теперь прощай! Или лучше сказать «до свидания»?

Я верю, что мы встретимся. А сейчас иди к детям. Они беспокоятся и ждут тебя. Всех поцелуй за меня. Обними. Она приподнялась и трижды поцеловала меня. Перед тем, как прийти сюда, я захватил с собой из дома фотоаппарат. Я хотел сделать последние снимки Халимы, потому что чувствовал, что это наша встреча, возможно, последняя. Я пригласил в палату дежурного врача Мадину Космухамедовну Туганбекову и попросил ее сфотографировать нас с женой. Так и были запечатлены наши последние объятия на этой земле.


Слово третье

Целую неделю мы смотрели на Халиму через окно реанимационной палаты, не имея возможности связаться с ней. Наконец, через неделю я получил от нее записку. В ней было следующее:
Азильхан!

Мне стало немного лучше. Заботой и уходом здесь я довольна. Все очень хорошо относятся ко мне. Пожалуйста, принеси мне завтра подарки для врачей, сестер и нянек. Я хочу поблагодарить их за теплоту и внимание. В кулинарных магазинах бывают большие 4-5 килограммовые торты. Пусть дети купят один из таких тортов, но чтобы он был самый вкусный и красивый. Там же продаются разовые тарелочки и вилки, возьмите их тоже по 24 штуки. В нашем отделении работают 8 врачей, 16 сестер и нянь. Для каждого из них приготовьте по конверту. Получится 24 конверта. Азильхан, в конверты для врачей положи по 2000 тенге, а в конверты для медсестер и нянек - по 1000 и принеси все это мне. Деньги возьми из мешочка, в котором я по секрету от тебя копила свой спонсорский вклад для твоей новой книги. Я успела накопить для этого 32 тысячи тенге. Если я выйду из больницы, я потом все это возмещу. Смотри, у меня даже шутки стали нездоровыми! Список врачей, сестер и нянек я здесь тоже написала. Ты обо мне не беспокойся и не грусти. Хорошо?

Твоя Халима.
24 июля 2001 года.

Вот такая была записка. Мы с детьми очень обрадовались ей. Я всю ночь просидел за письменным столом, клея маленькие аккуратные конвертики. На каждом из них я написал полностью имена, отчества и фамилии врачей, нянек и медсестер, приписав: «Благодарная Вам Халима-апай». Приписку я отпечатал на машинке.

Все это вечером я отнес в больницу вместе с ответным письмом:
От Азильхана.
25.07. 2001 г. 17.40

Халима!
Мы получили твою записку. Уже 12  дней как ты в реанимации. Мы очень обрадовались и до сих пор все в приподнятом настроении. Когда ты писала письмо, я наблюдал за тобой через больничное окно и жалел, что мы не догадались принести тебе из дома маленький столик, чтобы удобней было писать. Дома постоянно звонит телефон, и все разговоры и вопросы - о тебе. Люди без конца спрашивают, как ты, и желают тебе скорее выздороветь. Много междугородних звонков из Казахстана с такими же добрыми пожеланиями. Получив твое письмо, я позвонил тем, кто живет в Алматы: Абильфаизу, Ораку, Саки, Макыш и другим друзьям, которые рады были узнать, что ты уже поправляешься. Все сказали, что в день твоей выписки придут к воротам больницы с цветами, а потом все вместе поедут к нам домой, где и отпразднуют твое выздоровление, устроив настоящий той.

Насчет твоей просьбы - мы все сделаем, как ты хочешь.

Дети здоровы. У них все хорошо. Серик уехал в Актау, Добрался туда благополучно живым и здоровым. Каждый день звонит и справляется о твоем здоровье. Алма приехала из Астаны. Она не смогла усидеть там, сказав, что хочет быть рядом с тобой. Твоя «куколка» Халимуша чудесна и прелестна. Сейчас она уже проделывает всякие забавные и милые вещи, каждый час выдумывает что-то новое. Бегает стремительно, быстрей стрелы. Дети радуются, глядя на нее, и говорят, что она во всем похожа на тебя.

Сейчас, когда я писал тебе это письмо, позвонили в дверь. Пришел сын Ильяса Есенберлина - Козыкорпеш. Оказывается, воспоминания «Сокровенное», которые я недавно отправил Президенту, вышли отдельной книгой на казахском языке под названием «Жан сыры» («Тайны души»). Один из первых экземпляров Козыкорпеш принес, чтобы подарить мне. К сожалению, мне не удалось его увидеть. Он торопился и не стал проходить в комнаты, ушел с порога. Это меня огорчило. От Президента пока нет ответа. Возможно, он еще не ознакомился с мемуарами, а, возможно, они заставили его задуматься. Но мне кажется, что он не оставит эту вещь без внимания. Если помнишь, он на днях написал, что мою книгу получил.

Дети, как я уже говорил, живы и здоровы. Сам я сыт, не голодаю. Они разве что не с кулаками набрасываются на меня, заставляя есть, чуть не с ложечки кормят. А ты голодна, я знаю, тебе нельзя есть. И это очень сильно мучает меня.

Твой Азильхан.

Я смотрел в окно палаты из больничного двора, глядя, как Халима читает мое письмо. Прочитав, Халима изнеможенно откинулась на подушки, полежала неподвижно, принимая живительные капли системы, а потом подняла свободную от иглы левую руку и помахала мне рукой. После этого я вернулся домой, сложил все заранее приготовленные конверты в два больших и на первом конверте  написал: «Конверты для врачей (8 штук)».

Халима!
В этих небольших конвертах по две тысячи тенге, как ты хотела. Это только тень той огромной благодарности, которую мы испытываем к твоим врачам. Однако мы совсем забыли про врача Мадину, которая дежурила в ту первую твою ночь в реанимации и сфотографировала нас. Я это упущение исправил и добавил еще один конверт.

Кроме того, вчера ты, оказывается, рассказала детям о прекрасной работе и золотых руках хирурга по имени Серик. Я добавил еще один конверт и для него.

Твой Азильхан
 25. 07. 2001 г. 12 ч. 30 мин.

На втором большом конверте я отпечатал на машинке: «Конверты медсестрам и нянечкам  (16 штук)».

Халима!
Это знак благодарности медицинским сестрам и нянечкам. В каждом конверте находится по тысяче тенге. Лучше будет, если ты всех, кому хочешь сказать спасибо, пригласишь к себе и по отдельности сама вручишь подарок.

Твой Азильхан.
25.07. 2001. 12 ч. 40 мин.

Собрав посылку, мы отправились к Халиме в больницу. Пошли мы туда вчетвером: я, Жанар, Сабина, Жаннур. Но в палату опять пустили только меня.

- Товарищ сержант, ваше приказание выполнено! - отрапортовал я по-армейски, приложив руку к виску в воинском приветствии. Я старался быть сильным и уверенным, потому и шутил по-солдатски, но чувствовал, что губы мои предательски дрожат. Слабая улыбка тронула ее бледные губы, и она кивнула мне в ответ, давая понять, что рапорт мой принят, и подняла свободную руку. А система все вливала в нее жизнь по капле, давая силы ощущать ее полноту даже в неподвижности.

Потом она пригласила в палату врачей и медсестер:
- Дорогие мои! Мне уже восемьдесят лет. Я считаю себя и свою жизнь счастливой. Дай бог и вам дожить до моих лет и больше, и пусть ваша жизнь тоже будет счастливой. Вы были внимательны и заботились обо мне, и я ни разу не видела на ваших ясных лицах даже тени недовольства. Я благодарна вам и в знак материнской признательности хочу сделать всем небольшие подарки, которые вы обязаны принять без обид. И не надо отказываться, потому что нельзя отталкивать руку матери, ибо это грех. Мать велит смиренно принять то, что она дает от чистого сердца.

После этого я начал читать фамилии, написанные на конвертах, и передавать их Халиме. И она сама вручала конверты своим целителям:

1. Зельцер Ефим Михайлович
2. Лыткин Сергей Тимофеевич
3. Шильдебаев Еркин Сабырбайулы
4. Зина
5. Жанар
6. Перизаш
7. Лена
8. Марина
9. Шолпан
10. Маншук
11. Гуля
12. Света
13. Марал и др.

Медсестры и нянечки прослезились. Растроганные люди благодарили Халиму, желали быстрого и полного выздоровления, обнимали и целовали ее, гладили по голове, склоняли головы перед ее материнской сединой, выражая почтение. На лицах врачей я увидел затаенную печаль и боль. Сердце содрогнулось, словно его окатило холодом. Но я, как и врачи, старался не омрачать ее светлых минут. А может это была ложная тревога?

- Ох, как легко стало! Словно тяжелый груз с души упал! - сказала Халима, взяла меня за руку и прижала мою ладонь к своей груди. После этого она велела нам идти домой. При виде ее умиротворенного и счастливого лица моя тревога улеглась. Довольные и радостные, уверенные в том, что она скоро встанет на ноги, мы вернулись домой.


Слово четвертое

На следующее утро я встал очень рано и сразу сел за машинку, чтобы написать письмо Халиме. В нем я говорил о том, что вчерашнее наше выражение благодарности стало для меня ярким и радостным событием. К этому я добавил добрые пожелания от всех членов нашей семьи. А для того, чтобы она немного посмеялась и повеселела, я приписал несколько забавных историй.

После этого я оделся, собираясь в больницу, но что-то заставило меня позвонить перед выходом в реанимационное отделение.
- Как самочувствие вашей апай? - спросил я.
- Ох, ага! Ночью мы четыре раза едва не потеряли нашу апай, - услышал я в ответ тревожный голос дежурного врача. - Постарайтесь побыстрее приехать.

Сердце застучало часто и громко, а потом вдруг оборвалось и словно ухнуло в какую-то холодную и черную бездну. Не помню, как я добрался до больницы. Когда я ворвался в палату, то увидел, что моя Халима, еще вчера ласково разговаривавшая с людьми, сегодня  безмолвна. Только глазами она дала мне понять, что узнала меня и рада моему приходу. Слабый жест подтвердил, что она довольна тому, что я успел к ней. Глядя на врачей отчаянным и тоскливым взглядом, я взмолился:

- Дайте мне посидеть рядом с ней! Я хочу гладить ее руки, пока они не остыли! Я чувствую, что это последний час!

Они хмуро отмалчивались, не находя слов для утешения. Я пошел к заведующему отделением, потом к заместителю главного врача больницы, и, наконец, к главному врачу, но ни у кого не получил разрешения. Ответ был один:

- В реанимации находятся послеоперационные больные, посторонним находиться здесь запрещено.
«Вот и я попал в число посторонних, и это в тот момент, когда самый близкий человек собирается  в потусторонний мир», - с горечью подумал я. И новый приступ страха навалился на меня:
- Ну, тогда умоляю, не отдавайте ее на вскрытие, когда она покинет этот мир, не причиняйте страданий ее телу!

Но главный врач Бекмахан Куралбаев снова отрицательно покачал головой:
- Не положено. Мы ни одного усопшего не выпускаем без вскрытия. Тяжелая усталость опустилась на плечи, и я растерянно прошептал:
- Родные мои, но что же делать?
- Есть только один выход. Вы можете забрать Халиму-апай домой. Если человек умирает дома, то можно обойтись без вскрытия, - с утомленной безнадежностью посоветовал главный врач.

Он тут же выделил нам машину скорой помощи, дал в сопровождение врача и медсестру, и мы повезли Халиму домой.

Едва мы перешагнули порог дома, как глаза жены засветились, и она с огромным усилием смогла произнести всего два слова:
- Я дома?

Вопрос был обращен к медсестре и она ласково ответила:
- Да, приехали домой, апа.

Это были последние слова моей Халимы. Узнав, что она в родных стенах, она облегченно вздохнула, и спокойствие разлилось по ее лицу. Видно, она очень не хотела умирать в казенной больнице, а мечтала уйти из этого мира в вечность из своего дома, окруженная родными людьми. Когда ее вносили сюда на носилках, она узнала свой дом, и радость дала ей силы произнести два слова: «Я дома?». А может, она уже решила, что вернулась, наконец, в свой истинный вечный дом? Хотя я так не думаю...

Когда Халиму поудобней устраивали в комнате, в дверь позвонили. Пришел почтальон - совсем юная девушка.
- Пусть ага сам выйдет и распишется в получении, - сказала она.

Расписавшись, я поблагодарил девушку и закрыл за ней дверь. Оказывается, она принесла мне письмо из канцелярии Президента. 25 дней тому назад я отправил Президенту письмо с просьбой накануне 10-летия независимости Казахстана присвоить писателю Ильясу Есенберлину, написавшему 700-летнюю историю казахского народа, автору исторической трилогии «Кочевники» и «Золотая Орда» звание «Халык Кахарманы». И сегодня в нелегкую для меня минуту я получил от него ответ. Честно говоря, это был даже не ответ Президента, а отписка нижестоящих лиц. Тяжелое состояние жены и уклончивый ответ чиновников сдавили меня с двух сторон, как сдвигающиеся утесы. Однако холодное письмо вскоре забылось. Все было вытеснено болью за жену.

Друг семьи Макыш, Укижан-апа, медсестра Марал, я и дети всю ночь просидели возле Халимы.

В какой-то момент она встрепенулась, приподнялась, обняла меня обеими руками и прижала к груди. Мою левую ладонь она зажала подмышкой и не отпускала полчаса. У меня сердце разрывалось от нежности и боли. Я удивился, как мог ослабленный и измученный болезнью человек найти в себе силы поднять руки, обнять и так прижать к себе?! Я вспомнил, как она не раз  повторяла: «Только благодаря нашей взаимной любви я сумела выжить и быть с тобой все эти долгие годы». Может, наша любовь дала ей силы в этот последний день, в последний час... Подумалось мне так, а на смену этому пришло другое воспоминание...


Слово пятое

Как мне кажется, любовь бывает трех видов: Детская любовь, по-нашему «бала махаббат». Полулюбовь или по-казахски «шала махаббат». Вечная любовь. Детскую любовь, скорее влюбленность, испытывает почти каждый человек. В ранние годы жизни понравившиеся друг другу юноша и девушка принимают свое первое чувство за любовь, но в большинстве случаев со временем теряют друг друга из вида. Подобную влюбленность детства испытал и я будучи подростком.

Большинство же людей существует в атмосфере полулюбви. В начале они принима ют свою «шала-любовь» за истинное и глубокое чувство, соединяют свои судьбы, но вскоре убеждаются, что чувства их оказались непрочными, и испытывают разочарование. Иные решительно порывают тягостные отношения и разводятся, а другие, особенно те, у которых появились дети, смиряются ради них и покорно принимают свою безрадостную участь. А вечная любовь выпадает на долю единиц в этом мире. Мы с Халимой девять лет находились в состоянии влюбленности и лишь когда убедились, что наше чувство окрепло, соединили свои судьбы.

Девушка, прожившая 4-5 лет в Москве, выросшая в городе Семипалатинске, только волею Судьбы могла прийти невесткой в далекую глухомань, в колхоз «Акбузау», где не было ни электричества, ни радио, ни кино, ни элементарных удобств, без которых не мыслит своей жизни современный человек. В этом ауле мы прожили с ней целый год. Только сила любви могла привести девушку из сверкающего огнями города в темный аул.

Я работал в Семипалатинской областной газете «Екпiндi», которая сейчас называется «Семей Таны», собственным корреспондентом по Шарскому, Жарминскому, Кокпектинскому и Аксуатскому районам.

Оказывается, в те дни, когда я уезжал в свои долгие степные командировки, Халима, боясь увидеть обо мне плохие сны, все ночи, не смыкая глаз, читала книги при свете керосиновой лампы. А я, закончив дела в районах, торопился домой. Встретившись, мы радовались как дети.

Однажды, когда я задержался в командировке и вернулся позже обещанного, Халима заплакала и сказала сквозь слезы:
- Если в этих поездках с тобой что-нибудь случится, я без тебя жить не стану, уйду за тобой.
- Перестань! Не говори такие слова! У слов есть душа, которая может реализоваться как в плохое, так и в хорошее, - я принялся утешать жену, целуя ее влажные глаза.

После этого она рассмеялась, как  ребенок. Продолжая то ли всхлипывать, то ли смеяться, она проговорила:
- Ладно, постараюсь думать только о хорошем. Но я все-таки расскажу тебе одну историю. Слушаешь?
- Говори, - кивнул я с любовью глядя на свою молодую жену.
- Как же начать? - она немного задумалась. - Был такой немецкий писатель -Стефан Цвейг. Ты слышал о нем?
- Нет, - честно признался я.

В то время я, действительно, ничего не слышал о Стефане Цвейге, который впоследствии стал одним из любимых моих писателей.
- Если не знаешь, то слушай. Однажды он сказал своей жене: «Дальше я жить не могу. Я скоро умру». Жена ответила: «Если ты умрешь, я пойду за тобой». После этих слов они легли на белые простыни, укрылись белым одеялом, вместе выпили яд и умерли. Эта история никак не выходит из моей головы. Наверное, в том, чтобы умереть в объятиях друг у друга, есть какой-то высший смысл. Сможем ли мы с тобой когда-нибудь уйти из жизни вместе, как они?
- Сможем, - твердо сказал я. - Без тебя и мне жить бессмысленно.

Глаза ее снова наполнились слезами:
- Если ты раньше меня уйдешь из жизни, то я, не задумываясь, пойду за тобой. Ни одного дня без тебя не буду жить.
- Я тоже, - решительно сказал я, растроганный глубоким проявлением чистой и верной любви. Мы крепко взялись за руки, как бы скрепляя свой договор.


Слово шестое

С тех пор прошло много лет. Оба мы были живы и здоровы. В 1997 году Халима серьезно заболела, и ей понадобилась операция на селезенку и печень. Халима никогда не носила колец, сережек, браслетов. Перед операцией она собрала все золото, что у нее было - подарки от разных людей по разным поводам - и отнесла ювелиру, чтобы заказать десять или пятнадцать колец. На каждом кольце она попросила выгравировать надпись: «Халима. 1997».Готовые кольца она раздала дочерям, снохам, внуч-кам.

Перед операцией Халима сказала мне:
- Ну, отец, давай поговорим. Ты помнишь, что мы обещали друг другу в Акбузау, в самом начале нашей женитьбы? - и она погладила меня по голове, как ребенка.
- Да, мать, хорошо помню. Конечно я не забыл, - ответил я.
- Ну, если помнишь, то давай посмотрим правде в глаза;  я могу завтра умереть на операционном столе. А что будешь делать ты? - в ее глубоких глазах загорелись непонятные искорки.

Не колеблясь, я сказал:
- Я не думаю, что мне будет трудно уйти, потому что, повторяю, без тебя жизнь потеряет всякий смысл. Маяковский застрелился. Фадеев сделал то же самое. Есенин сама знаешь, как ушел из жизни... Но я не стану ни стреляться, ни вешаться.
- А что же сделаешь ты? - брови ее поднялись.
- Об этом я уже подумал. Я уйду, как Президент Франции Миттеран, - заявил я.
- А как умер Франсуа Миттеран? - спросила Халима.
- Миттеран был тяжело болен, и только благодаря сильным лекарствам врачи поддерживали его жизнь. Добровольно отказавшись от поста Президента страны, он принялся писать воспоминания. Когда работа над мемуарами была заквершена, он перестал принимать лекарства. Через три дня он перешел в лучший из миров. Я тоже живу на лекар-ствах, каждый день глотаю по 20 таблеток. Я просто перестану их принимать. После этого я, не задерживаясь, буду снова рядом с тобой.

Халима покачала головой:
- Нет, не делай этого!
- Почему? - удивился я.
- Я разрываю наш договор, - жестко сказала она.
- Но почему? - удивился я.
- В то время мы оба были молоды, детей у нас не было. Да и цену жизни мы знать не могли. А теперь у нас есть и дети, и внуки. Один из нас должен остаться, чтобы присматривать за ними, направлять по жизни. К тому же, сердце подсказывает, что самоубийство является тяжелейшим из грехов. Не мы взяли себе жизнь, а высшие силы даровали ее нам, поэтому мы не имеем права обрывать ее по своей воле. Я даже думаю, что душа самоубийцы обречена блуждать где-то в неведомом и поэтому она не сможет отыскать родные души, души тех, кого она любила на земле. Вот почему я разрываю наш давний договор и освобождаю тебя от клятвы. Я хочу, чтобы ты жил, и потому еще, что жизнь твоя не потеряет смысла, пока рука держит перо. Вот почему я хочу, чтобы ты тоже освободил и себя и меня от данного в молодости слова. Дай руку!

Наши пальцы сплелись, то ли освобождая, то ли еще больше привязывая нас друг к другу. Мне вдруг показалось, что на смену ушедшей договоренности пришла другая клятва, сути которой мне не дано было понять здесь, на земле.

На следующее утро Халима легла на операцию. Врачи вынуждены были дважды давать ей наркоз, только через три дня она пришла в себя. Мы безумно боялись потерять ее. Месяц она провела в больнице, но все, наконец, закончилось благополучно к нашей несказанной радости. Я придумал себе, что весь этот месяц, лежа на больничной койке она продолжала шептать: «Душа моя! Живи! Не умирай, любимый мой! Живи столько, сколько тебе предначертано небом».

Старые воспоминания отошли прочь... Я посмотрел на Халиму. Она крепко держала меня за руку и не отпускала.  Потом она стала смотреть по сторонам, словно пытаясь отыскать кого-то или что-то. Мы взяли на руки ее правнучку, крошечную Халиму и поднесли малышку к ее лицу. Слабо шевельнув губами, Халима поцеловала девочку. И правнучка вытянула трубочкой свои нежные губы и в ответ поцеловала свою прабабушку. В этот миг слезы брызнули из измученных глаз старшей Халимы.

«Прощай, светлый мир!» - наверное, душа ее без упрека сказала эти слова, покидая землю. 27-го июля в 9 часов 40 минут утра из груди моей Халимы вырвался последний вздох, и она покинула эту землю.

Мне кажется, что я сделал все для памяти Халимы, что было в моих силах. Все внешнее, обязательное для окружения, я как будто бы выполнил. Но это не освободило меня от второй клятвы, и я понимаю, что долг мой перед Халимой остается неоплатным.


Слово седьмое

Наверное, каждый сравнивает свою жену с чем-нибудь драгоценным, например, золотом. Все это верно, но для меня Халима была не просто золотом, а золотом необыкновенной чистоты, упавшим в мои руки прямо с небес. И чистота ее была лишена даже малейших примесей.

Некоторые женщины даже в юном возрасте страдают забывчивостью, часто бывают поверхностными и рассеянными. Я об этом говорю не в осуждение, понимая, что такова их природа и что в этом тоже может крыться своеобразная привлекательность. Но моя Халима с детских лет была целеустремленной, умевшей сосредоточиться на том, что считала важным. Она точно умела определять жизненные приоритеты. К тому же, обладая удивительной памятью, Халима и в школе и в институте всегда была в числе лучших, могла почти слово в слово повторить за учителем новый материал и тут же припомнить прошлый, была способна пересказать профессору без запинки только что прочитанную им лекцию. Все семинарские занятия накрепко откладывались в ее памяти, целые тома лекций хранила она в голове, не делая никаких тетрадных записей, не составляя конспектов.  Дома мы в шутку называли ее «нашим компьютером». Она наизусть помнила телефоны всех справочных служб, маршруты городского транспорта, расписание самолетов и поездов, номера телефонов не только близких друзей и родственников, но и просто знакомых. Мы редко заглядывали в телефонный справочник или в блокноты, а сразу обращались к Халиме и получали быстрый и точный ответ.

Память ее содержала не только имена европейских, американских, казахских и русских классиков, но и названия их произведений, имена главных героев и проходных персонажей,

Иногда я думаю, что если бы Халима вышла замуж не за меня, а за кого-нибудь другого, то стала бы, наверное, крупным ученым, известнейшей женщиной в науке. Я так думаю, но от одной мысли, что она могла бы прожить жизнь не со мной, становится дурно. А она не сомневаясь, все свои удивительные таланты принесла в жертву любви, направив их на поддержку и развитие моих способностей. Пусть будет вовек благословенна высочайшая, сияющая, жертвенная любовь!.. Но иногда сожаление и стыд охватывают меня, а может, линия нашей земной судьбы была нами в какой-то момент искажена, и это не она, а я должен был принести себя в жертву ради ее будущего? И нет мне ответа, но знаю, что таланты ее сыпались на нас, как из рога изобилия. Ведь она была не просто портнихой, а искусницей, не просто вышивальщицей, а художником, была она и врачом, и монтером, электриком и сапожником, слесарем, и с ней в нашем доме царила не только бытийная, но бытовая надежность. Сама же она своим бесчисленным умениям не придавала никакого значения, не обращала внимания на наши хвалебные слова.

Часто женщины любят жаловаться на судьбу, обвиняя в своих бедах кого угодно, только не себя. Часто все их горести бывают надуманными. Халима не была такой, никогда никому и ни на что она не жаловалась.

Часто женщины бывают плаксивыми: слезы у них всегда наготове и в любой момент они могут разрыдаться. Халима редко плакала, и в этом не моя заслуга.

Женщины любят посмеяться, многие из них - веселые хохотушки. Многие из них смеются по поводу и без повода. Мне очень нравится женский смех, но больше всего я люблю сдержанную улыбку моей Халимы. Несмотря на сдержанность, улыбка ее никогда не бывала напряженной, неприветливой или язвительной. Губе ее слегка приоткрывались, обнажая нижний край сияющих белизной зубов, и улыбка освещала не только ее лицо, а все вокруг.

Многие женщины любят обвинять во всех смертных грехах своих мужей. За пятьдесят четыре года совместной жизни Халима ни разу ни в чем меня не упрекнула, я уже не говорю об обвинениях. Но это вовсе не оттого, что так уж я безупречен, а из-за ее мудрого понимания и всепрощения. А возможно, не желала она остужать по пустякам тепло нашего дома и думала: «Ну, что за повод для ссоры? Все пройдет. Не стоит из-за ерунды ранить душу и ему и себе».

Большинство женщин любят пожалеть себя и хотят, чтобы другие тоже пожалели их, требуя от окружающих внимания и утешения. Халима никогда не упивалась жалостью к себе и не требовала к себе сострадания. Один из примеров. У меня в домашней библиотеке более десяти тысяч книг. Халима без возражений сама составляла списки этих книг, и я не слышал, чтобы она хоть словом обмолвилась об этом нелегком труде. Кроме того, у меня есть свыше восьмисот произведений разных авторов, подаренных мне с дарственными надписями. Это книги писателей, ученых, журналистов. Халима ни одной из них не потеряла, не выпустила из внимания, собрала все и составила картотеку. Даже тексты автографов она тщательно переписала на отдельные карточки.

Однажды, вернувшись из командировки, я застал жену, перебирающей кучу  фотографий. Оказывается, она собрала все фотографии, которые были в доме, и приводила их в порядок, раскладывая по годам.
- Хочу составить картотеку на эти снимки. Каждую фотокарточку вложу в отдельный конверт и пронумерую, - объяснила она.
- Но ведь фотографий слишком много. Зачем мучиться, - сказал я, пожалев Халиму.
- На снимках - история нашего времени. Может быть, они потом когда-нибудь пригодятся. На обороте каждой фотографии я пишу, кто на ней изображен, в каком году это снято и кем, - спокойно и мягко возразила она.

Таким образом, Халима своей рукой подписала более тысячи фотографий, вложила каждую в отдельный конверт, пронумеровала, написала на конвертах даты и в идеальном порядке уместила все это на двух верхних полках шкафа.

Сейчас, когда кто-нибудь обращается с просьбой дать им на время или для пересъемки какие-то фотографии, я легко нахожу их, используя каталог моей Халимы. Недавно, когда телевидение пригласило меня принять участие в передаче, посвященной Баурджану Момыш-улы, Жаику Бектурову, Ибраю Жахаеву, я просто взял из ящичков фотографии этих людей и показал их телезрителям, доставая поочередно из конвертов, приготовленных в свое время руками Халимы.

Есть женщины, не знающие или не испытывающие чувства стыда. Вообразив, что общество разрешило развязность и бесстыдство, они стали вести себя очень раскованно, одеваясь в «платье голого короля», обнажая сокровенные части тела и лишь условно прикрывая минимальную его часть. А Халима стеснялась даже плечи оголять. Не подумайте, что я ханжа, ходите в чем угодно. Просто я убежден в том, что истинная красота целомудренна, а настоящая любовь застенчива. Глубокое чувство затаенно и скромно, а открытая чувственность нагла и криклива. По этим показателям я привык определять для себя достоинства и недостатки как женщин, так и мужчин. Существуют, естественно, и другие признаки, по которым можно узнать человека, но те приметы, которые я назвал, помогают сделать самое первое суждение о нем («по одежке встречают ...»).

Поскольку для меня было запретным лицезрение прекрасной, стыдливой и чистой наготы моей собственной супруги, то я, когда работал над своим романом «Годы радости и любви», описывая обнаженное тело моей героини Ментай, как бы срисовывал его с известного полотна итальянского живописца Джорджоне «Спящая Венера», долгими часами не сводя с нее глаз. А все человеческие достоинства и самые лучшие качества героини заимствовал у своей Халимы.

Хочу отметить также, что моя Халима с первых дней замужества и до самой старости так и не утратила своей скромности и стыдливости. Почти все без исключения женщины любят, когда восхищаются их детьми, хвалят их мужей и восторженно отзываются о них самих. Некоторые женщины безудержно хвалят даже тех из своих детей, которые совершили преступления,  стали ворами, пьяницами, наркоманами. Может быть, из чувства самооправдания или из желания отстраниться от собственной вины? Я не знаю.

Чаще всего такие жены и мужей своих не поддерживают, лишь захваливают безосновательно, постоянно твердя им: «Ты лучше, умней, талантливей других». На этом бы и остановиться, потому что толчок к самоуважению уже дан и этого вполне достаточно, но они, перешагнув через невидимую черту, начинают не помогать, а вредить своим мужьям, внушая, что не кто-то другой, а именно он должен был занять высокий пост, получить почетное звание, стать лауреатом или депутатом, порождая таким образом в сердце супруга зависть, жадность, тщеславие, ревность к успехам других, недоброжелательство и подлость, которые неизбежно приведут к краху и сделают людей несчастными.

Халима поступала не так. Она своих прекрасных детей, да и своего не совсем уж плохого мужа, никогда не восхваляла ни в кругу семьи, ни тем более на людях. Но в глубине своего сердца она безмерно любила всех нас, а любовь, как известно, не скроешь. Если мне как отцу иногда доводилось в чем-то не соглашаться с детьми, мать молча сидела в сторонке, но на лице ее отражалась такая боль и любовь, что всякие размолвки прекращались. Она не вставала ни на сторону отца, ни на сторону детей. Правоту или неправоту спорящих она определяла молча. Если в гостях или на каких-либо иных встречах кто-нибудь начинал хвалить ее, брови Халимы незаметно сдвигались, и я понимал, какое она испытывает мучительное смущение. Вот такая она была, моя Халима.


Слово восьмое

Есть и трусливые женщины, и их немало. Некоторые даже собственной тени боятся, по пустяковым поводам их охватывает страх. А мне хотелось бы сказать несколько слов о мужестве Халимы. В 1987 году вышло оскорбительное для казахского народа постановление Центрального Комитета КПСС «О казахском национализме». Это постановление было напечатано во всех газетах, начиная с «Правды». Не соглашаясь с этим постановлением, в знак протеста я написал письмо на имя Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева. В своем послании я доказывал, что казахи никогда не были националистами, что все мы истинные интернационалисты и патриоты. Я просил отменить это постановление, дать ему опровержение, убрать слова «казахский национализм», дать информацию об этом во всех СМИ и принести извинения казахскому народу.

Самой первой я показал это письмо Халиме. Когда она кончила читать, я спросил:
- Ну, что скажешь?

Она долго, задумавшись, молчала, а потом сказала:
- Не знаю, что будет, если ты отправишь это письмо. Трудно даже подумать, на что ты идешь. Неужели тюрьма, унижение достоинства, муки физические и душевные? Мне будет невыносимо тяжело осознавать это. На этом свете ты один для меня и муж, и отец, и мать. Но как бы ни болело сердце, я понимаю, что ты не только мой муж, но и оскорбленный казах - сын своего народа. Я не могу приказать тебе не делать этого. Будь что будет, я согласна. После этих слов я пошел советоваться с своими четырьмя детьми. Дети - Жанар, Жаннат, Арнур и Жаннур - согласились со мной. Поддержка детей согрела мое сердце.

Мы с Халимой отправились домой к нашему самому близкому другу. Я прочитал ему свое письмо вслух и спросил:
- Ты не хочешь подписаться вместе со мной?

Услышав мою просьбу, испуганно вскрикнула его жена:
- Ой-бай, Азага! Вы что это надумали! Хотите разрушить покой нашего дома?! Хотите всю семью нашу уничтожить? Нет, мой муж ни за что не станет подписывать это письмо. Только через мой труп! Я не дам ему этого сделать!

Я посмотрел на друга. Вообще есть у него привычка разговаривать с людьми вальяжно, по-брежневски, но в этот раз черты лица его каменели на глазах. Наконец, он резко дернул шеей и покачал головой:
- Нельзя!

Я отправил письмо в Москву под своей подписью. В то время все письма, идущие из Алматы в Москву, тщательно проверялись, поэтому, чтобы избежать перлюстрации, я передал его через своего друга и «младшего брата» Олжаса Сулейменова. В Москве он опустил это письмо в большой полированный ящик с надписью «Для писем трудящихся», находившийся в здании Центрального комитета КПСС.

Мое послание через некоторое время вернулось в ЦК Компартии Казахстана, и с ним ознакомились Колбин, Мукашев, Камалиденов, Назарбаев, Жанибеков.

Ко мне домой из Москвы позвонили два инспектора ЦК КПСС Мищенко и Захарченко, которые были не просто бестактны, но и грубы. Хамским образом они выбранили меня, отчитали как мальчишку, а вся их недостойная речь сводилась к одному: «Как ты посмел написать нам такое письмо!» Они пригрозили мне исключением из партии. Однако ЦК Компартии Казахстана в лице бюро не пошло на поводу у Мищенко и Захарченко. Особенно горячо и принципиально защищал меня ныне покойный Узбекали Жанибеков.

Обстоятельный и доказательный ответ московскому ЦК на мое послание, находящееся «на особом контроле», дал в письменном виде тот же Узбекали Жанибеков. Перед тем как отправить свое письмо в ЦК КПСС, светлой памяти Узбекали Жанибеков позвонил ко мне домой и ознакомил меня со своим ответом, зачитав его вслух. Как раз в это время у меня находились мои друзья Кубира и Турсынбек.
- С кем ты так долго разговаривал? - поинтересовался Турсынбек.
- С Узбекали Жанибековым, - ответил я.
- Несмотря на его маленькие габариты, ему домой Секретари ЦК сами звонят, - беззлобно пошутил он, но в интонациях голоса слышались гордость и теплота.

Турсынбек постоянно подшучивает надо мной, и без этих его колкостей ему как будто чего-то не хватает. У казахов среди друзей и сверстников подобные шутки всегда были в ходу и обижаться на это никогда не следует. Но в шутках Турсынбека сквозила и едва заметная ревность, легкий дух белой зависти и какая-то почти неуловимая тень соперничества. Но разве могут жить казахи, не соперничая друг с другом?

Третьим человеком после Олжаса, кто прочитал мое письмо, был мой «младший братишка» Софы Сматаев.

Вот так все это было в совсем недавние времена. Приведя этот пример, я хотел рассказать о мужестве, о героическом сердце моей Халимы, о ее отважной женской, материнской, супружеской душе. Об этом я никогда не забуду.


Слово девятое

Я хотел бы рассказать еще об одной стороне той силы любви, которая переполняла сердце моей Халимы. Мне пришлось перенести шесть инфарктов, из каждого такого небытия меня возвращала к жизни именно ее любовь. Я вправе утверждать это, потому что в те тревожные дни она всегда была рядом, не жалела ни сил, ни сна в неустанной заботе обо мне, своей рукой кормила, смачивала губы влагой, не смыкая глаз днем и ночью находилась со мной в одной палате, и даже когда дремала, обессилев, то сердце ее продолжало чутко бодрствовать. Это она вливала потоки жизненного света в мое сердце, отдавала живительную энергию душе. Благодаря ее самоотверженному уходу за мной я вставал на ноги, хотя будет верней сказать - это она поднимала меня на ноги. Своими нежными и сильными руками она поддерживала меня и много раз возвращала домой, к детям, к моему письменному столу, к теплу моего шанырака. Падающего под пулями инфарктов, тяжело израненного опасной болезнью сердца, она заслоняла меня своей грудью от смерти и выносила с поля гибели на свет жизни. Несла она эту свою нелегкую службу тридцать лет, с того самого дня, когда я не смог уклониться от первого удара, нанесенного мне инфарктом.  Благодаря ей я дожил до сегодняшнего дня.

В те дни, когда я лежал в больнице, она бессменно проводила ночи и дни возле меня, не сводя глаз с монитора, считая удары моего сердца, которое то и дело спотыкалось, и каждый сбой она заносила в блокнот. Когда волны сердца начинали затухать, предсказывая наступающий вечный штиль, Халима бежала к врачам.

Этот самоотверженный труд Халимы, в дни, когда я лежал между жизнью и смертью в Институте кардиологии, могут засвидетельствовать мои друзья Турсынбек Какишев и Калмухан Исабаев. А записи, снятые с показаний монитора Халимой, оказали большую помощь врачам. Доктора, изучая заметки Халимы, точно определяли состояние болезни и на их основе применяли необходимые методы лечения и прописывали нужные лекарства, неоднократно спасая меня от смерти. Свидетелями этого являются кандидаты медицинских наук Гульзада Мукеевна Кошимбаева, Марат Абдрахманович Баязитов и другие врачи.

У казахов есть выражение «душевный друг», наверное, это определение дается тем людям, которые находились рядом в часы, когда друга мучила боль, когда изматывало страдание, когда изнемогающая душа готова была покинуть тело. А разве немало на свете таких жен, которые при заболевании мужа вызывают скорую помощь, а когда больного увозят в больницу, спокойно остаются дома? Они оправдывают себя тем, что сами они не врачи, что доктора, как им и положено, спасут мужа, вылечат его. И сон их при этом безмятежен и спокоен. Халима была не из таких женщин.

И вот когда моей Халимы не стало, 18 республиканских, областных, городских и ведомственных газет откликнулись на мое горе, напечатав некрологи, в которых выражались соболезнования, добрые слова утешения и поддержки. У меня под рукой лежат подшивки этих газет. Траурные для меня номера я собрал и подшил вместе, чтобы перелистывать их в особенно тяжелые минуты.

Вот они:
1. «Егемен Казахстан», 28.07.2001. -161-162.
2. «Егемен Казахстан», 31.07.2001. -163.
3. «Казахстанская правда», 31.07.2001. - 180.
4. «Казахстанская правда», 2.08.2001. - 181.
5. «Жетiсу» (Алматинская область), 31.07. 2001. - 104.
6. «Местное время»  (Мангыстауская областная газета), 31.07.2001.- 95.
7. «Мегаполис» (Общественно-политический еженедельник Казахстана), 1.08.2001. - 30 (38).
8. «Мунай-информ» (Республиканская еженедельная газета), 2.08.2001. - 31.
9. «Казак ёдебиетi», 3.08.2001. - 31.
10. «Сары-арка самалы» (Павлодарская областная газета),3.08.2001. - 60.
11. «Мангыстау» (областная газета), 3.08.2001. - 60.
12. «Орталык Казакстан» (Карагандинская областная газета), 4.08.2001.
13. «Онтустiк Казакстан», 4.08.2001. -  92.
14. «Семей таны», 3-9.08.2001. - 31.
15. «Дидар» (Областная газета Восточного Казахстана), 31.07.2001.- 62 (15085).
16. «Ак жол» (Жамбылская областная газета), 1.08.2001.- 61.
17. «Атырау» (областная газета), 4.08.2001. - 93.
18. «Кас кагым сёт» (республиканская газета поздравлений и памяти), сентябрь, 2001. - 2.

Немало людей приходило домой, звонило по телефону, выражало соболезнование телеграммами и факсами. Свою искреннюю благодарность им я выразил через газету «Казак ёдебиетi» 24 августа в 34-м номере.

Хочу привести отрывки из первых телеграмм, пришедших к нам в те тяжелые дни:

«Уважаемый Азильхан-ага!
Божье предначертание судьбы соединило Вас на долгие годы, сделав Халиму-апа Вашей опорой, другом и надеждой. Ее кончина глубоко потрясла нас, но пусть земное продолжение оставшихся после нее потомков будет навеки обойдено таким глубоким горем, а открывшийся перед Халимой-апа путь Вечности пусть будет светлым. Конечно, ее место на земле больше никому не заполнить, ее драгоценную душу никакой душой уже не заменить. Но мы не можем противится закону природы и воле Создателя. Я посильно разделяю Ваше страдание, но взять всю Вашу боль на себя Вы и сами не позволите, потому что это Ваше и только Ваше священное право. В таких случаях принято говорить «будьте крепче булатной стали», но человеческое сердце не может быть стальным. И все же, соберите свое мужество, ведь все мы понимаем, ничто не в силах вернуть ее на землю, как бы ни молило об этом сердце. Пусть черное горе со временем превратится в сладкую тоску по ней, в огромную светлую память. И я прошу Вас устоять перед этой могучей бурей и терпеливо, отважно перенести свое горе.

С искренним уважением,
Заместитель Премьер-министра
Республики Казахстан
И. Тасмагамбетов»

Полномочный и представительный посол Республики Казахстан в Кыргызской Республике, известнейший казахский поэт Мухтар Шаханов написал:
«Высокое дерево Байтерек нашей литературы Азильхан-ага, Азага! В связи  с тяжелым горем, обрушившимся на Вас, прошу принять мои идущие из самых глубин сердца слова соболезнования. Ваша любимая супруга, наша Халима-апа, через Вашу любовь поднялась на высокую ступень одной из ярчайших матерей нации. Ее светлая душа будет еще долгие годи освещать и согревать жизни многих людей на казахской земле. О ее кончине я узнал только сегодня из газет. Пусть горе Ваше закалит еще больше Ваше сердце, а с этого дня пусть всякая беда обходит далеко стороной Ваш дом, а в двери Ваши пусть всегда входят лишь радость и счастье».

Группа ветеранов войны из Жамбылской области и вместе с ними ряд ветеранов труда прислали мне такую телеграмму:
«Холодная весть достигла наших ушей и не сразу смогла пробиться в сердце. А когда наши души осознали это известие, то показалось нам, что обрушились на нас потоки ледяной воды.
Особо уважаемый нами, почитаемый друг и соратник, мы хотели бы сказать, что не меньше уважали и так же сильно любили Вашу светлую супругу, вашего ясного и преданного друга, шагавшего рядом с Вами и по кровавым дорогам войны, и неизменно бывшего возле Вас, отдавая Вам все тепло своей великой человечности. Разум понимает, что мы потеряли нашу ясную Халиму- женге, а сердце отказывается верить. Азага! Неужели смерть способна разлучить даже навеки слившихся жизнью людей, сплавившихся воедино сердцами?! Этому невозможно поверить, однако это случилось. Она была всегда рядом с Вами, ковала вместе с Вами победу, вместе с Вами высоко возносила знамя, утверждая поражение злых сил, а в мирное время была опорой в жизни, вдохновляющей силой Вашего литературного труда, честным и верным другом, оберегавшим Ваше здоровье, первым читателем Ваших книг, которых с жаждой и радостным нетерпением всегда ждет народ. И вот ушла из земного мира наша Халима-апа.

Уважаемый Азеке! Понимая, что место Халимы-апа невосполнимо, мы все же хотим от всего сердца разделить Ваше горе и выразить Вам свое самое искреннее участие. Примите наши соболезнования, идущие от сердца.

Т.Торебеков - Председатель Совета ветеранов Жамбылской области, почетный гражданин города Тараза.
У.Алимкожаев - Фронтовик, инвалид Великой Отечественной войны, Заслуженный работник культуры Республики Казахстан.
Б.Жанабаев - Заслуженный работник культуры Республики Казахстан.
Т.Дуйсебаев - кинорежиссер, Заслуженный работник культуры Республики Казахстан.
А.Амзеулы - Начальник управления культуры Жамбылской области.

Вот что написал в своем письме Народный писатель Казахстана Музафар Алимбаев:

«Азага!
Словно громом среди ясного неба поразила нас черная весть о кончине Халимы. Мы, казахи, готовы смириться даже с обидой, но остаемся непокорными ничему другому. Внутренне рыдая, плача душой, выражаем свое глубокое сочувствие.

Азага! Будь отныне крепким и терпеливым! Мы до самой смерти ни на миг не забудем бесценную Халиму, обладавшую образцовым благородным нравом.

Твой Музафар,
твоя сноха Шапау.»

Подобные письма, выдержанные в духе сердечного сострадания я получил от Ризы Молдашевой, Рысхана Мусина, Хафиза Матаева, Насена Сембаева, Камена Оразалина. Амангазы Шегирова, Жадигера Шайхина, Асета Тлеукеева, Жаппара Омирбекова, Есляма Зикибаева, Альдихана Калдыбаева, Бахтияра Абильдаулы, Елена Алимжана, Балташа Ерсалимова, Сагына Кырымкулова и других литераторов.

Пришли также письма и телеграммы от читателей. Вот некоторых из них:
Живущий в далеком Атырау мой старый читатель Отебай Бейсенгалиулы прислал сначала телеграмму с соболезнованием, но не удовлетворившись этим, следом прислал письмо, в котором писал:

«Азага! Прочитав в Атырауской областной газете от 4-го августа в 92-93 номерах весть о кончине Халимы-апа, я не поверил своим глазам. Пришлось трижды перечитать холодное известие, чтобы убедиться в правдивости этой беды. Ничего не оставалось делать, как только поверить. Я сильно опечалился».

Бывший рабочий, а ныне пенсионер, этот мой читатель отправил мне авиапочтой специальную посылку, где были банки с консервированной икрой, в посылке оказалось еще и письмо, в котором было написано: «Когда-то мне посчастливилось сидеть за белым дастарханом Халимы-апай и принимать угощения из ее золотых рук. А теперь пусть люди, пришедшие на ее сороковины, попробуют с черного дастархана, омраченного горем, дары из Атырау, в котором живут люди, всегда почитавшие драгоценную Халиму-апа. И пусть снова побелеет ваш дастархан!»

Этот человек, назвавший одного из своих внуков Баурджаном, а второго - Азильханом, мой давний читатель и атырауский друг.

Проживающий в той же Атырауской области, но в городе Кулсары еще один мой читатель по имени Кален Кидибасов позвонил мне и горестно выразил слова трогательного сострадания:

- Я прочел о смерти Халимы-апа в газете «Мунай-информ» и сильно опечалился. Одна из прекрасных ваших книг, завоевавшая сердца читателей, прошла, оказывается,  через ее руки. В один из прошлых годов, когда я был в Алматы, я зашел проведать вас и отдать уважительный салем (поздороваться). Мне довелось быть гостем вашего дастархана вместе с профессором Турсынбеком Какишевым. В тот день Халима-апа встретила меня, прежде незнакомого, как родного и приняла тепло и радушно. И мне сразу вспомнилось ее доброе приветливое лицо, ее ласковые слова, и слезы подступили к горлу. Всего двадцать дней назад, когда я звонил Вам из Кулсары, трубку подняла сама Халима-апа и поговорила со мной добрым материнским голосом, как с собственным сыном. И голос ее дрогнул только тогда, когда она доверительно сообщила мне о том, что вы заболели и лежите сейчас в больнице в реанимационном отделении. Я ощутил в ее словах скрываемую тревогу. Но оказалось, что это она сама была готова к переходу в высший мир. Ее кончина омрачила мое сердце, заполнив его горем.

Как же не оплакивать ее, Азага?! Пусть Небо будет благосклонным к Халиме-апа и примет ее ласково, а Вам продлит жизнь, дав здоровье!
Пусть будущее принесет Вам только хорошее! - сказал мой читатель.
Только вчера пришло письмо еще от одного моего читателя Кенеса Омирзакулы, который живет в Кзылординской области в многострадальном городе Арале, но которого я еще ни разу не видел.

Свое послание он начал так:
«Мой Азеке! Оказывается, вы разлучились с бесценной Халеке. Почитаемый, горюющий, осиротевший мой Азеке!
Взор мой остановился на последней странице газеты, где была опубликована статья «Незабываемая Халеке!». Прежде чем начать читать эту статью я обратил внимание на фотографию в верхнем углу газетного листа - на меня с легкой улыбкой смотрела обаятельная женщина с добрым открытым лицом, в которое я начал вглядываться, охваченный непонятным беспокойством. После этого я принялся за статью, поначалу ничего не понимая. И лишь дойдя до середины я в потрясении ударил себя ладонями по коленям, вскричав: «О Создатель! О обманчивый мир! Оказывается, почитаемый нами Азеке потерял в этой жизни свою преданную и любимую подругу, нашу женеше Халиму! Выходит, на фотографии изображена именно она, наша незабвенная Халима- апа!»

Мой читатель из Южно-Казахстанской области Шыракбай Байгонулы в своем письме, посланном 7-го августа, пишет:

« Уважаемый Азильхан-ага!
О том, что вы лишились своей любимой супруги и верного друга, нашей Халимы-апа, о том, что она ушла из жизни, мы узнали из газеты «Онтустiк Казакстан» за 4.08.2001 года. Мы, ваш «младший шаянский брат» Шыракбай и ваша «сестренка» Айман скорбим вместе с Вами и хотим сказать, что разделяем Ваше горе и посылаем Вам слова своего искреннего соболезнования.

Вы являетесь знаменитым писателем, давшим народу в разное время поучительные и имеющие большое воспитательное значение книги, через свой роман-диалог  «Истина и легенда» Вы всему миру возвестили о мужестве и героизме любимого сына казахского народа, нашего национального героя Баурджана Момыш-улы, рассказав о подвигах Баурджана-ага на фронтах Великой Отечественной войны и в мирное время, поведав всем о его глубоких мыслях и безграничной любви к своему народу и отечеству. Коротко говоря, вы нужны казахскому народу. Поэтому мы просим Вас быть мужественным и оберегать свое здоровье.

Мы умоляем Вас еще долго жить ради казахского народа и молим об этом Создателя.

С приветом, Ваш «младший брат» Шыракбай Байгонулы.»

А вот что написал журналист Кайсар Алим, живущий в Астане:

«Почитаемый нами Азильхан-ага! Успокоилась ли немного Ваша душа после глубоких и сильных потрясений? Здоровы ли Вы? Здоровы ли дети?  

Азага! Пусть после постигшего Вас и Вашу семью горя придут, наконец, хорошие дни! После печали является радость, как после туч сияет солнце. Потеря друга жизни, нашей незабываемой Халимы-апа, заставило страдать Вас и опечалило всех нас. Это не только Ваша, а наша всеобщая утрата. Мы всегда воспринимали драгоценную Халиму-апа как национальную Мать, как невестку Народа, как образцовую Женге, жену старшего брата, и эти определения согревали и возвышали всех нас. И когда мы беседовали об уважаемом и почитаемом, любимом писателе Азильхане Нуршаихове, то обязательно рядом с ним упоминалось с теплотой имя Халимы-апа. И мы с радостным волнением приходили к мысли, что не случайно провидение дало такому крупному писателю, как Вы, в верные спутницы жизни именно такого бесценного человека, как Халима-апа, сотворив ее специально для Вас. Как же не огорчаться и не горевать?! Но что можно сделать в этой короткой и непостоянной жизни против таких удручающих перемен?!

Азага! Вы являетесь защитником и хранителем безграничной, чистой и верной любви, которую неустанно воспевали всю жизнь, были честным и самоотверженным в бережном отношении к ней начиная с самых ранних Ваших рассказов  до большого труда «Годы радости и любви», да и в последующих ваших произведениях никогда не прерывалась крепкая красная нить темы Великой любви. Об этом мы, Ваши читатели, хорошо знаем. Вы стоите на чистой высоте, обдуваемой прозрачными ветрами, несколько в стороне от других, выделяясь не только своим незаурядным талантом писателя и энергией мысли и чувств, но и тем, что совершили нравственный подвиг, сумев внедрить в сознание людей символ истинной Любви. К тому же верность высокой любви Вы доказали не только силой своих творений, но и подтвердили всей своей жизнью. И этот пример Вашего огненного чувства зажег искры чистого пламени во многих сердцах, сделав Вас негасимым и вечным факелом, освещающим путь.

Будьте сильным, Азага! Пусть светлая душа бесценной Халимы-апа, оберегавшая Вас от многих невзгод, делившая с Вами долгие годы радости и любви, оберегавшая Ваше имя и честь от холодных и недобрых ветров, найдет успокоение в сияющих садах рая! Пусть будет пухом ей земля! Высокую супругу высокого духом писателя народ никогда не забудет!

С уважением,
Ваш «младший брат»
Кайсар Алим.
3.09.2001. Астана.
 Корреспондент газеты
«Егемен Казахстан».

Подобные письма читателей, узнавших о кончине Халимы, продолжают приходить в мой дом, облегчая тяжесть невыносимого горя.


Слово десятое

Благодаря широте и щедрости Халимы в нашем доме как-то сам собой образовался своеобразный фонд. Задним числом мы назвали его «Фонд Халимы». Дело в том, что после смерти Халимы люди, приходившие проститься с ней, приносили по традиции, учитывая свои возможности, конверты с деньгами в помощь дому, который мог оказаться застигнутым бедой врасплох, не имея достаточных средств для достойных проводов. Люди несли посильную и не обидную поддержку, кто сколько мог.

Таким образом, в «Фонд Халимы» на сегодняшний день поступило около 3000 долларов. Дело не в деньгах, а в уважении к памяти Халимы, которая при жизни привечала всех этих добрых людей и согревала настоящим сердечным теплом. И благодарные люди не могли остаться в стороне.

Я не могу сейчас назвать всех поименно, хотя помню каждого и храню в своей душе глубокую признательность. Я назову лишь некоторых. Кто они? Это Гули Назымбекова и Наталья Байгельдинова, уйгурка и русская женщина. Обе они работают уборщицами в двух разных учреждениях. В наше студеное время рыночной экономики, когда жизнь превратилась в базар, леденя сердца нуждой, одевая их в снежные шубы, выдувая тепло не только из домов, но и из сердец человеческих, принесли эти милые женщины по 500 тенге, которые для меня стали высшим показателем их душевной щедрости и высокой человечности, ибо такая сумма для них невероятно тяжела. Даже понимая, с каким трудом достались им эти деньги и какую брешь они пробили в бюджете этих женщин, я не посмел отказаться. Это значило бы смертельно и незаслуженно обидеть их.

В траурные дни мои шымкентские братья Нурмухан, Нуржан, Бакмахамбет Ажметовы со словами скорби дали нам конверт с большой суммой денег. Мой «младший брат» из Астаны министр культуры Мухтар Кул-Мухаммед тоже пришел с традиционным конвертом, в котором была большая сумма и деликатно попросил принять эти деньги в память Халимы-апа, сказал душевные слова о моей Халиме, просил крепиться, а перед уходом обещал помочь переиздать к 10-летию Независимости мой роман «Годы радости и любви». «Это будет посвящением аруаху Халимы-апа», - сказал он. Сейчас этот роман находится в наборе в издательстве «Атамура» и под руководством моего дорогого «братишки» Кадирбека Сегизбаева скоро, надеюсь, увидит свет.

Русские говорят: «С миру по нитке - нищему рубаха». В нашей жизни были очень тяжелые, кровавые времена голода и войны, но нищими ни духом, ни домом мы никогда не были. Я носил солдатские гимнастерки и простые, но свои рубашки, но так жили миллионы наших соотечественников. Я не жалуюсь на судьбы, и жизнь моя была счастливой, во многом благодаря Халиме, и сейчас я не могу предать ее память, отказавшись от искренней помощи людей.

Все средства, поступившие в «Фонд Халимы», мы сложили в ее заветный секретный мешочек, чтобы потом использовать их при строительстве памятника Халиме. За работу над этим памятником с искренним желанием решил взяться известный архитектор, наш «мангыстауский брат» Саин Назарбекулы Тохтамыс, который в свое время из белого ракушечника соорудил величественные мавзолеи Абая, Шакарима, Домалак Ана, Если Саин осуществит этот проект, и над головой Халимы поднимется памятный символ, то я успокоюсь, наверное, сердцем, считая, что отдал ее памяти еще одну значительную часть долга, хотя душа будет продолжать томиться и плакать.

Мне не о чем будет больше мечтать, если над моей Халимой возвысится памятник, прекрасный и высокий, достойный ее прекрасной и высокой душе. И когда встанет в своем скромном величии «Ак Отау» Халимы, и я своими глазами увижу эту белую юрту, то буду готов без сожаления уйти из этой жизни, приняв свою смерть за счастье.

Перед всеми, кто внес свой вклад в будущий памятник Халимы, я трижды склоняю голову и прошу позволения от всей души выразить вам самую горячую благодарность. Халима не была знаменитым человеком и выдающейся личностью, но она была Личностью и Человеком с большой буквы. Она была одной из многих, простой матерью, но для ее детей она была и остается великой матерью, как и для многих людей, знавших ее. На первый взгляд она была лишь только моей подругой и ничем не примечательной писа-тельской женой, каких в общем немало. Но для меня она была моей жизнью и сумела стать писательской судьбой, потому что, кто знает, были ли бы написаны без нее мои книги. И все же она была очень скромной. И тот факт, что так много людей оказало большой почет простой и маленькой женщине, не просто взволновал меня, а потряс до такой степени, что к горлу подступили рыдания. Аруагыннан айналайын, асылым!.. В этом восклицании таятся и моя любовь, и моя тоска. Ведь я кружусь и кружусь мыслями, чувствами, воображением вокруг ласковой искорки ее бесценной души, которая освещала мои дни в этой жизни, ставшей сумрачной без нее.


Слово одиннадцатое

Возможно некоторые уже обратили внимание на золотое кольцо на моем пальце. Мне  хотелось бы сказать несколько слов об этом колечке. Раньше я никогда не носил никаких украшений. Когда я видел на руках некоторых наших писателей и поэтов массивные золотые перстни, то, считая это хвастовством, только посмеивался про себя.

Но теперь, по прошествии 40 дней со дня земной кончины Халимы, я надел на палец золотое кольцо, вроде бы по-своему зафрантив. Почему?
25-го августа я начал собираться к детям вчера умершего Альжеке, Альжаппара Абишева, чтобы выразить им свое соболезнование. Положив в карман традиционный конверт с деньгами, я подумал, что будь жива Халима, она и не позволила бы мне вложить в конверт меньше, чем я положил. Перед этим я открыл наш маленький сейф, где раньше хранились те «спонсорские» сбережения  Халимы, которые она копила, чтобы помочь в издании моей новой книги. Оттуда я и хотел взять упомянутые деньги.

Заветный секретный мешочек показался мне не совсем пустым. Когда я развязал тесемку и заглянул внутрь, то на донышке обнаружил  золотое колечко. На внешнем его ободке была выгравировано: «Халима. 1997». Я сразу понял, что это было одним из тех колец, которые заказывала Халима, перед тем, как лечь на операцию. Готовые кольца она раздарила дочерям, невесткам, внучкам и даже правнучке. «Для кого она оставила это кольцо? Ведь она одарила всех детей?» - удивился я.

Размышляя над этим, я машинально надел кольцо на палец и обнаружил, что оно мне в самую пору, как раз. И в этот миг меня словно пронзило озарение. Халима никогда не говорила мне о том, что одно из колец она заказала специально для меня. Она вообще не имела привычки говорить о совершенных ею добрых делах. Ни разу я не слышал, чтобы она хвалила сама себя: «Я сделала для того-то то-то и то-то». Видимо, она подумала, что будет лучше, если я сам после ее смерти найду этот дар и еще раз вспомню о ней. Хотя я и так не забываю ее ни на минуту...

Слезы навернулись на глаза, и я про себя молча поклялся никогда отныне не снимать завещанное ею кольцо со своей руки.
Днем я рассказал детям о певце и сазгере, знаменитом акыне Естае, который всю жизнь проносил на пальце подаренный красавицей Хорлан золотой перстень, ни на миг не снимая его. Это заветное кольцо Естай унес с собой в могилу, а при жизни он написал песню «Хорлан», которая разнеслась по всей казахской степи, по горам и долам. Песня была посвящена хозяйке этого перстня.

- Я рассказал вам об этом, чтобы и вы, когда я умру, не снимали это кольцо с моей руки, а похоронили меня вместе с ним. Дети посидели в печальном молчании, а потом грустно кивнули головой.
- Конечно, папа, так и сделаем.
- Если Естай посвятил прекрасной Хорлан песню и назвал ее именем «Хорлан», а Вы не хотите написать книгу «Халима»? - неожиданно спросила внучка Сабина.
- Если все будет благополучно, напишу, - ответил я.

Иногда Халима снится мне по четыре раза за ночь. Днем я часто и подолгу смотрю на ее фотографию, представляю ее живой и мысленно разговариваю с ней. С помощью этого кольца, нащупав его на руке, начинаю думать, что она рядом со мной и бессонными ночами. Когда днем иду по улицам города, то почти зримо ощущаю, что она идет рядом со мной, поддерживая меня под руку. А когда это кольцо ярко вспыхивает под лучами солнца, а ночью светится под сиянием ламп, мне представляется, что я вижу блеск живых глаз Халимы. Меня не покидает чувство, что Халима постоянно рядом со мной.

Думается, я теперь понял, наконец, почему акын Естай всю жизнь не снимал с пальца перстень Хорлан и не расстался с ним даже после смерти, унеся его с собой в могилу. Он хранил эту вещь как бесценную память о своей негасимой любви, как отблеск вечной и несбывшейся мечты. А я буду хранить это кольцо как  победный символ свершившейся мечты, как символ любви.

Буду хранить как сверкающий луч негасимого солнца любви!
Вот такая  история у этого маленького колечка.

Кольца, которые в свое время заказала Халима, украшают пальцы ее дочерей, невесток, внучек. В будущем они станут передаваться от поколения в поколение. Вместе с этими кольцами будет передаваться от детей к внукам, от внуков к правнукам, от правнуков к праправнукам память о моей Халиме, и я надеюсь, что ее имя переживет и наступивший XXI век и войдет в ХХII-е столетие таким же ясным, незамутненным. А может, память о ней продолжится еще дальше во Времени? Истинное золото не стареет.

Надевая все кольца сразу на пальцы младшей дочери Жаннат, Халима сказала:
- После отца вашего останутся его книги. По этим книгам вы будете вспоминать его, беседовать с ним, когда захотите услышать его голос. А что я оставлю после себя? Разве только эти колечки? Бережно храните папины книги и эти мои кольца, не теряйте их и, когда придет пора, передавайте их своим внучкам, правнучкам и праправнучкам. А они передадут их уже другим...

Халима, оставив Жаннат ее кольцо, остальные раздала другим дочерям и внучкам и каждой из них сказала эти же слова. Позже, когда родилась ее правнучка и тезка, крошечная Халима, большая Халима, кроме колечка, заказала для нее золотые сережки, маленькие и прелестные. Сделала она это, когда малышке исполнился год. У нас есть фотография, запечатлевшая Халиму в тот момент, когда она вдевала эти серьги в уши правнучки Халимуши.


Слово двенадцатое

Когда Олжас Сулейменов пришел ко мне домой, чтобы лично выразить соболезнование, я рассказал ему о своей печали, рассказал о том, как пришлось разлучиться с Халимой. Это было тридцатого августа, а до этого Олжас, узнав о моей потере, позвонил из Рима. Во время горестного повествования глаза мои то и дело наполнялись слезами, а голос прерывался, так что несколько раз мне приходилось останавливать свой рассказ. Олжас слушал молча, печально понурившись. Хотя он и не плакал, он то и дело брал со стола белые бумажные салфетки и вытирал с висков, со лба выступающую испарину, прикладывая салфетки и к глазам, несмотря на то, что в доме было прохладно, и в открытую дверь балкона врывался освежающий ветерок.

Человек, пришедший с ним, сказал:
- Не поддавайтесь слабости, Азеке!

Но Олжас, не соглашаясь с ним, покачал головой:
- С каких пор проявление человечности стало считаться слабостью? Каждая слезинка, пролитая по такой прекрасной и мудрой женщине, как Халима-апа, священна. Потеря невосполнима, образовалась пустота, которую только слезами и можно заполнить... Мне в свое время посчастливилось сидеть на том месте в доме Азеке, где сидели Мухтар Ауезов и другие великие, и пробовать здесь угощения из добрых рук Халимы-апа.

Сказав эти слова, он замолчал. Пришедший с ним для чтения напевных сур Корана Амантай-кажы Асылбек тоже погрузился в безмолвие. А перед моим внутренним взором стали медленно проплывать все мои «старшие и младшие братья», которые когда-либо сидели за моим дастарханом. Они появлялись, словно хотели поддержать меня, и исчезали, как будто не хотели мешать приходу других.

Кто они, эти люди?
О человеке, который вкусно готовит, у нас говорят, что у него «сладкие руки». Кулинарное искусство Халимы в свое время похвалил даже наш великий агай, сам Габит Мусрепов, который был к еде требователен до капризности, ел очень избирательно и придирчиво. А мне своими ушами довелось услышать его оценку кулинарного мастерства Халимы:

- В иных домах побываешь, едва зубы не сломаешь. До конца застолья и щеки западут и глаза ввалятся, и возвращаешься к себе голодным. А все, приготовленное Халимой само просится в рот, лаская язык и нёбо, так что порой и не замечаешь, что голод давно уже удовлетворен, а ты уже переедаешь, потому что глаза не могут насытиться.

Эти слова Габит-ага сказал не в присутствии хозяйки, а отдельно, в машине, когда я провожал его с его супругой Газизой-женге домой.

Те яства Халимы, которые «сами просятся в рот» и пробуя которые «не замечаешь, что голод давно уже удовлетворен», пришлись по душе как давним так и недавним гостям нашего дастархана, а среди них все были достойными и прекрасными людьми. Самым первым почетнейшим гостем дастархана Халимы был Мухтар-ага Ауэзов. О том, как он гостил у нас, я рассказывал в своей книге «Два воспоминания». Кроме него Халима с огромным радушием принимала таких чудесных людей, как Габиден Мустафин, Абдильда Тажибаев, Мухаметжан Каратаев, Альжаппар Абишев, Абу Сарсенбаев, Дихан Абилев, Адий Шарипов, Семен Елагин, Петр Штабнов, Кенжебай Макин, Аманолла Рамазанов, Жумабай Ахметов, Ертай Айдаргалиев, Екейбай Кашаганов, Айтбай Назарбеков, Жазылбек Куанышбаев, Сактаган Баишев, Алькей Маргулан, Шапык Шокин, Баурджан Момыш-улы, Дмитрий Снегин, Махмет Каирбаев, Рымбек Байсеитов, Касым Кайсенов, Ильяс Есенберлин, Сырбай Мауленов. Хамит Ергалиев, Саду Машаков, Габдол Сланов, Рахметолла Раимкулов, Зейнулла Кабдолов, Турсынбек Какишев, Евней Букетов, Жаик Бектуров, Музафар Алимбаев, Тахауи Ахтанов, Куляй Шербакбаева, Сабира Майканова, Турсынхан Абдрахманова и других «старших братьев и сестер». А из «младших братьев» у нас за дастарханом Халимы были Олжас Сулейменов, Мухтар Магауин, Мухтар Шаханов, Мухтар Айтхазин, Кабдеш Жумадилов, Туманбай Молдагалиев, Утебай Канахин, Медеу Сарсекеев, Асанали Ашимов, Дукенбай Досжанов, Калихан Искаков, Мырзабек Дуйсенов, Рахманкул Бердибаев, Гафу Каирбеков, Кабдыкарим Идрисов, Магзум Сундетов, Жайсанбек Молдагалиев, Мырзатай Сергалиев, Копжасар Нарибаев, Какимбек Салыков, Оразбек Сарсенбаев, Саин Муратбеков, Аким Тарази, Зейнулла Сериккалиев... Наверное, из писателей XX века осталось совсем из мало тех, кто не был гостем дастархана Халимы. Я говорю, конечно, о казахских писателях. Даже недолюбливающий меня Абдижамил Нурпеисов с огромным наслаждением пил в Москве чай, приготовленный руками Халимы.

Из других стран гостями Халимы были: И.И.Ляпин (Москва), Т.С.Сартакова (Москва), М.Г.Жукова (Москва), Сабит Жаданов (Москва), Г.А.Горышин (Ленинград), генерал А.И.Карпелюк (Киев), В.Речмедин (Киев), В.Г.Ласкович (Брест), В.М.Сулименко (Харьков), генерал Н.И.Луцев (Подольск), Фредерик Компи (США, Вашингтон), Меган Компи (США, Вашингтон), Джейсон Компи (США, Вашингтон), Бетани Шрайберт (США, Вашингтон), полковники Станислав Мистр и Иосиф Пельш (ЧССР, Прага), Семен Руфов (Якутия), Шакен Оналбаев (КНР,СУАР, Урумчи), Оразхан Ахметов (КНР,СУАР, Урумчи), Батырхан Кусбегин (КНР,СУАР, Урумчи), Сафван Кудси (Сирия)...

Халима была мастерицей не только в рукоделии, кулинарии, но и искусницей в деле приема гостей. У нее был особый дар, прямо скажем, талант гостеприимной хозяйки. Даже моих читателей, которых я не знал, и она тоже никогда не видела, Халима принимала с приветливой улыбкой, оказывала почет и уважение, и они уходили довольные и благодарные. Нередко она этих незнакомцев одаривала чапаном и давала им подарки и угощения для членов их семей. Одним из таких, ранее незнакомых людей, на чьи плечи лег подаренный Халимой чапан, был мой читатель из Атырау, рабочий рыбного комбината Отебай Бейсенгали-улы, ставший впоследствии близким, как брат. В общем, насколько я помню, надевших в нашем доме чапаны из рук Халимы, знакомых и незнакомых, наберется с два десятка...

... Олжас поднял голову, отложил в сторону салфетку и, глядя мне прямо в лицо, сказал:

- Что делать, Азеке? Если судьба такова, то что мы можем противопоставить ей? Берегите себя и пусть дети ваши будут здоровы! - и наклонившись, поцеловал меня, сидевшего рядом. Потом он посмотрел на часы. Оказывается, в шесть часов должен был состояться банкет для участников международной конференции по антиядерному движению, где он должен был присутствовать. Олжас извинился и попросил разрешения уйти.

- Конечно, иди, айналайын, - сказал я. Олжас провел час в моем доме вместе с двумя своими спутниками. Обнявшись, мы попрощались. Кем был второй его товарищ, я так и не узнал.


Слово тринадцатое

В знак своего душевного расположения Халима нередко готовила подарки для соседей, знакомых, близких.

Во двор нашего дома приезжает  машина с большой желтой цистерной для продажи молока из аула Кырбалтабай. Эту цистерну мы с Халимой называли «желтой коровой нашего городского аула». Каждое утро мы выглядывали в окно, высматривая, не появилась ли во дворе «желтая корова».

«Начальником» этой цистерны был джигит по имени Серик, рядом с которым всегда был шофер Яша. Халима часто выносила им угощение с тоев, айта, праздников. Я хорошо помню, как она преподносила им обильные угощения с наших дастарханов, накрытых в честь 100-летия моего отца Нуршаиха, 50-летия нашей с ней совместной жизни, а также со свадьбы нашей внучки Сабины. Эти джигиты очень уважали и любили Халиму, называли ее «наша апа». Завидев ее в конце выстроившейся очереди, они тут же подбегали к ней, забирали бидон из ее рук и возвращали, наполнив молоком. И из окружающих соседей никто никогда не возражал. Сама же Халима никогда становилась без очереди, используя знакомство с ребятами. Если хватало молока, то она покупала, а если оно кончалось раньше времени, то возвращалась домой и без молока. Никогда не огорчаясь и не злясь на это мелкое в общем-то бытовое обстоятельство. В такие дни мы, взяв друг друга под руки, отправлялись в гастроном, где и покупали фабричное молоко.

Приходила в наш двор одна молодуха, которую авали Айбала. Она продавала сметану, масло, казы, кумыс. Оказывается, Айбала приезжала сюда из Жамбылской области, Жуалинского района, поселка Бурное; сейчас этот районный центр носит имя Баурджана Момыш-улы. «Все эти продукты с родины нашего Бауке-ага,» - говорила Халима и всегда что-нибудь покупала у нее. Халима нередко передавала для свекрови Айбалы в аул чай, сахар, а для ее детишек - конфеты. Потом она с радостью сообщала мне: «Я в аул Бауке-ага отправила небольшие подарки-салемдеме».

Когда нас приглашали на свадебный той в честь женитьбы сына или на проводы чьей-либо дочери, то на свадьбе Халима непременно надевала на запястье невесты золотой браслет или украшала ее палец золотым кольцом. Она специально обходила ювелирные магазины, чтобы найти для новобрачной какое-то особое кольцо, которое порадовало бы юную невесту. А если кольца на витринах ювелирных магазинов не нравились ей, то она ничего не покупала, а несла на свадьбу деньги в конверте, говоря при этом:

«Пусть девочка сама купит себе что-нибудь приглянувшееся». Даже после тех свадеб, на которых нам в силу каких-то обстоятельств не удавалось побывать, она не забывала о подарках и непременно вручала их позже. На моей памяти она так поступила на торжествах Мухтара Магауина, Саина Муратбекова, Софы Сматаева, Кадирбека Сегизбаева и других. А в те дома, где кто-то умер, чьи стены посетила смерть, она обязательно несла в конверте свою помощь.

В 1997 году подряд было четыре тоя: Альжекен Абишев достиг 90-летия, Дихану Абилову тоже исполнилось девяносто лет, Турсынбек Какишев отметил свое 70-летие, а перед этим Исламу Зикибаеву исполнилось шестьдесят.

После этих торжеств мы с Халимой решили собрать их вместе в нашем доме за нашим столом. Халима начала готовиться к приему, приложив, как обычно, всю душу и все свое умение. Это мероприятие мы с ней назвали «Тоем трех столетий», потому что два девяностолетия, одно 70-летие и одно 60-летие в сумме составляют 310 лет. Нас очень радовало то, что почетные места за нашим дастарханом займут Три Века. Для четырех наших гостей мы приготовили четыре чапана. Однако Дихан Абилев заболел и не смог прийти, Ислам был приглашен на другой той, куда и отправился. В конце нашего вечера мы надели на плечи Альжекена и Турсынбека чапаны, вручили для их домашних пакеты с угощениями с нашего дастархана. Этот обычай особенно нравился Альжеке. А потом с почетом развезли наших гостей по домам.

В 1985 году мы переехали в новый дом №90 по улице Курмангазы. Из всех соседей мы первыми устроили новоселье, пригласив всех наших новых соседей без исключения. За обильными возлияниями все наперебой обещали: «Мы тоже справим настоящее новоселье!?» Некоторые джигиты клялись: «Завтра же в нашем доме будет той!»  Но слова их остались словами, не осуждаю их, ведь у каждого в семье свои сложности, свои трудности, свои обстоятельства. Однако, со словом надо обращаться бережно, потому что слово священно и обладает живой душой. Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю ни от кого приглашения так и не последовало, а затягивание новоселья нельзя назвать хорошей приметой. Лишь через два года некоторые из соседей открыли для нас двери своих квартир. Я говорю все это не в укор людям, а для того, чтобы напомнить о том, что Халима всегда глубоко уважала и чтила обычаи и традиции народа.

Когда Жубан Молдагалиев стал первым секретарем Союза писателей Казахстана, первым делом он собрал на чай писательских жен. За дастарханом Халима сказала:
- Жубаке, раньше жены писателей оставались без внимания. Конечно, ты не нуждаешься в наших советах, однако за то, что сделал доброе дело, уделив нам свое время и показав другим верный и добрый путь, сердечное тебе спасибо.

Покойный Жубан при жизни всегда вспоминал эти слова Халимы и постоянно их повторял. Халима много не говорила. А если ей приходилось выступать, то она умела из девяноста слов сделать девять, выбрав самые нужные, передающие всю суть. Таких вот деталей, связанных с уважительным и благодарным расположением Халимы к людям, с ее благожелательным отношением к ним в ее жизни было очень много. Сейчас я говорю только о тех, что вспомнились сразу.


Слово четырнадцатое

Если я просил воды, то Халима давала мне молоко. Если я хотел карта, она приносила мне казы, а когда я просил жая, она давала мне жал. Но главное, она не жалела для меня тепла своей души и трепетной песни своего сердца. Она углубляла мою мысль, продолжая ее. Она расширяла горизонты моего сознания. И не было конца нашим ласковым шуткам, когда мы разговаривали, и не кончался наш смех, когда мы начинали смеяться. И вот, та полноводная река искрящейся радости, нередко выходившая из берегов, заливая все вокруг счастьем, прекрасный духовный поток, казавшийся нескончаемым, после ухода Халимы стал постепенно мелеть, как умирающее море, пока не превратился в безбрежную и бесконечную, сухую и выжженную пустыню. На месте чудесной и чистой реки, где резвилась серебряная рыба, осталось для меня обширное пространство, над которым играют бесчисленные зыбкие миражи.

Все женщины ценны. Женщины - это прекрасный мир. Но мы, мужчины, не умеем ценить их красоту.

Халима, когда я протягивал руку, удлиняла ее, когда я высказывал мысль, продолжала ее. К моему уму она прибавляла разум, к моему авторитету она прибавляла честь. Если ложился я, она становилась подушкой, если отдыхал я, она становилась периной. Когда омрачался я, она развевала тучи, когда ошибался я, она исправляла промахи. Своей зоркой наблюдательностью, энциклопедическими знаниями она без устали помогала мне. Такой была моя душевная супруга, мой литературный спутник, моя почитаемая подруга, мой бес-ценный друг Халима.

Для меня Халима была не только матерью моих детей, но и как бы моей матерью. Не просто матерью, а духовным учителем, моим гуру, самым верным и надежным спутником жизни. Если сказать короче, то на небосклоне моей жизни она была постоянным, ласковым, сияющим солнцем. Солнце мое!

Каждая женщина - золотое солнце в своей семье. О том, что солнце является близким к земле светилом, нашей великой путеводной звездой, дарящей жизнь всему на земле, ибо только благодаря энергии солнца появилось все живое, радующееся теплу и свету, общеизвестно.

Я уже говорил, что солнцем каждого дома является лученосная, теплая и сияющая добротой женщина, которая и есть жизнедающее светило земного мира. Из всех живых существ на земле самым разумным является человек, составляющий из таких же людей человечество, которое явилось на свет из лона женщины. Никаким суперкомпьютерам никогда не сосчитать количества труда, заботы, хлопот женщины, затрачиваемой на мужа, детей, внуков. Долг перед Женщиной-матерью неоплатен, и ни один муж, ни один сын, ни одна дочь никогда не сумеют в полной мере выплатить этот священный долг. Даже если бы мне довелось прожить на земле еще сто лет, уверен, что я не смог бы выплатить и сотую долю этого долга перед Халимой за все ее труды, затраченные на меня, за все заботы ее, отданные детям, за все ласки, отданные внукам... И речь идет не о бытовых расходах ее светлой энергии, а о бытийных затратах любви, которой мы, может быть, не заслужили... Я не знаю, какую оценку дают своим женам другие мужчины, но сам я думаю именно так.

Были у меня две ценности, с которыми мне тяжело было бы расстаться, если бы смерть пришла к моему изголовью. Первая из них - это моя верная жена, друг всей моей жизни. А вторая - это собранные за всю жизнь книги, которые я без устали приобретал, не зная покоя ни днем, ни ночью. Но случилось так, что Халима покинула меня раньше, оставив меня на внезапно похолодевшей без нее земле.

Сегодня исполнилось сорок дней со времени нашей разлуки, Халима. И даже если душа не желает мириться с этим и не хочет верить в твою смерть, то разум расчетливо твердит об обратном и необратимом.

Прощай, сердце мое! Прощай!

В ночь прощания со мной, когда она еще лежала в больнице, Халима сказала мне:
- Люди будут утешать тебя и говорить: «Не плачь!»  Они станут просить тебя быть крепким. Легко говорить «не плачь», но трудно будет удержаться от слез. Легко просить быть выдержанным, но тяжело быть крепким в горе. Врачи советуют не сдерживать слез и выплакаться, когда они подступают к горлу. Когда меня не станет, то поплачь, оставшись наедине с собой. Но не показывай своей слабости другим. Тоскуя по мне, не проявляй своей печали при детях, и не дай им увидеть твои слезы.

Такие слова она сказала перед расставанием. Дети всегда рядом... и я не могу плакать при них, даже если рыдания разрывают сердце, и слезы комом подступают к горлу. Вчера вечером, между 9 и 10 часами вечера мне удалось остаться одному. Жаннат ушла к себе домой по каким-то своим делам. Я прошел в кабинет, закрыл балконную дверь, чтобы не услышали соседи сверху, поставил перед собой портрет Халимы, посидел в молчании и заплакал, застонал, зарыдал с такой силой, что всего меня затрясло.  На фронте, когда умер отец, я не плакал. В походе, когда догнала меня весть о смерти матери, я не плакал. Но в то время не было возможности осознавать личные потери, потому что каждый день был наполнен потерями. То было время крови, а не слез.

Я плакал, ощущая не столько облегчение, сколько очищение, когда вдруг зазвонил телефон. Вытерев полотенцем мокрое лицо, я поднял трубку. Звонил наш друг Нурым Сансызбаев. Я подавил рыдания и постарался, чтобы он не уловил отголосков слез в моем голосе. Но слезы предательски продолжали бежать по щекам, хотя голос как будто окреп. Потом я услышал, как открывается дверь. Пришла Жаннат. Я наскоро вытер глаза ладонью, быстро сел в кресло и склонился над письменным столом, словно работал над бумагами.

Вот, оказывается, какие бывают дни у человека, потерявшего своего друга жизни, свою верную и любящую жену. В восемьдесят лет это чувствуешь, как оказалось, особенно остро, потому что за этим стоит безнадежность. Это состояние похоже на опустошенность каравана, разграбленного лихими разбойниками на середине пути, схоже с муками протрезвевшего пьяницы, у которого в ногах валяется осушенная до капли бутылка, или с чувствами слепого нищего, стоящего целый день с протянутой рукой и ощущающего пустоту ладони.

Конечно, дети мои тоже являются моим богатством. Но надо честно признаться, что у них своя жизнь, свои пути судьбы. И отцам надо понимать, что это уже другой мир, родной, но уже отстраненный...

Не хотел я говорить о своих слезах. Но я сказал, не судите меня строго, ведь я тоже человек.


Слово пятнадцатое

А теперь мне хотелось бы сказать слова искренней, идущей из сердца благодарности, и пожелать долгой жизни, мира и благоденствия всем людям, а особенно тем, кто сразу участливо откликнулся на мое горе: заместителю Премьер-министра Имангали Тасмагамбетову, министру Культуры, информации и общественного согласия Мухтару Кул-Мухаммеду, полномочному и представительному послу Республики Казахстан в Киргизии Мухтару Шаханову, полномочному и представительному послу Республики Казахстан в Италии Олжасу Сулейменову, сенаторам Омирбеку Байгельды и Куанышу Султанову, Герою Социалистического труда Злихе Тамшибаевой, Народным писателям Дихану Абилеву и Турсынхан Абдрахмановой, Кабдешу Жумадилову и Сабиту Досанову, Музафару Алимбаеву и Турсынбеку Какишеву, писателям Саину Муратбекову, Габбасу Кабышеву, поэтам Жаппару Омирбекову и Есляму Зикибаеву, академикам Шапыку Шокину и Манашу Козыбаеву, Серику Кирабаеву и Жусимбеку Сыдыкову, членам-корреспондентам Слямхану Жапарханову и Майе Шыгаевой, а также Алие Бейсеновой, профессорам Ныгмету Габдуллину и Жумагали Исмагулову, полковникам Султану Жиенбаеву, Аскару Рахматуллину, Олжабаю Темирханову и другим, а также Союзу писателей Казахстана, генеральному директору «Мангыстаумунайгаз» Сагану Кырымкулову...

От имени нашей семьи хочу выразить душевную признательность тем, кто согласно последней воле моей Халимы проводил ее в последний путь, приняв по ее желанию и собственной воле участие во всех обязательных ритуалах и обрядах прощания, то есть всем тем, кто готовил Халиму в последний земной путь, ведущий к небу - жене моего фронтового друга, бывшего министра финансов Казахстана, уважаемого Рымбека Байсеитова -  Макыш-хаджи, Укижан-апа, нашему родному свату, академику Российской военной Академии, профессору Керейхану Аманжолову, моим «младшим братьям», кандидатам медицинских наук доценту Мухтару Айтказину и Марату Баязитову, писателю-фронтовику Калмухану Исабаеву, который в газете «Казах Адебиети» сказал особо теплые слова сострадания о Халиме и который при ее жизни был Халеке №2, в то время как Халима была Халеке №1, а после ее ухода выдвинулся на передний край, став Халеке №1, медсестре больницы, чуткой и заботливой Марал и всему персоналу нашей лечебницы...

Хочу с такой же сердечностью и всей теплотой моего сердца поблагодарить Орака Смагулова, Абильфаиза Идрисова, Кайсара Касымбекова и Саки Бекбаеву, которые весь период болезни Халимы постоянно звонили, справляясь о ее здоровье. Здесь же свою горячую признательность хочу выразить людям, казалось бы совсем не родственными по крови, но ставшими до боли близкими. Это Зейнеп Канапиякызы Калитова, Сейдахмет Шопабаев, духовный наследник легендарного, прославившегося своей щедростью Атымтая Жомарта, Нуртай Салихулы Сабильянов, в свое время безвозмездно спонсировавший миллион тенге на издание двух моих книг «Писатель» и «Узоры жизни», а впоследствии сделавший свой вклад в Фонд своей Халимы- апа... Я еще раз благодарю всех.


Слово шестнадцатое

Я желаю сердечно поблагодарить Асылхана-хаджи, прочитавшего поминальный Коран с посвящением Халиме. В 1988 году, когда мы познакомились с ним, Асеке-хаджи был еще молодым муллой и еще не совершал хаджа. В этот год он прово¬жал в последний путь нашего друга, писателя, доктора филологических наук, прототипа одного из героев моего романа «Годы радости радости и любви» Жомартбека, Мырзабека Дуйсенова. Вот тогда мы увидели Асеке в первый раз. Халима была очень довольна его скромностью, веж¬ливым обхождением, бескорыстностью и глубоким знанием своего дела. Позже она сказала: «Когда я умру, позовите Асылхана. Ратбека приглашать не надо!» Она не раз повторяла эти слова полушутливо, полу¬серьезно. 17 июля этого года, когда она позвала меня ночью в больницу, чтобы сказать свои прощальные слова, она снова упомянула имя Асыл¬хана. Когда она умерла, мы, помня о ее желании, пригласили проводить ее в последний путь именно Асеке. Но он, выказав свою природную скромность, уступил свое место пришедшему из мечети мулле. А на сороковины своей апа Асеке пришел сам. Вот причина, по которой я особенно благодарен Асылхану-хаджи.


Слово семнадцатое

Мы провели сороковины почитаемой нами Матери, чьи земные годы дошли до 80-летней отметки.  В таких случаях у казахов принято говорить, что подобные поминки равны празднику. Но эти поминки провожу не я. Моей пенсии не хватает даже на оплату жилья и лекарства. Эти поминки состоялись только благодаря нашим с Халимой детям: Жанаре, Жаннате, Арнуру, Жаннуру, зятьям Серику и Джейсону, невесткам Галие и Свете, внукам Сакену, Сабине, Дине, Алме и Алие. К ним я хочу присоединить также и нашу маленькую правнучку Халиму, которая часами целует портрет прабабушки и до сих пор неустанно ищет свою большую Халиму.

Я хочу выразить глубокую признатель¬ность, отцовскую, дедовскую безмерную и бесконечную благодарность моим детям.


Слово восемнадцатое

Я прошу прощения за излитое мною горе. Но для меня это не слова, а тоскливая песнь души, крик страдаю¬щего сердца, память о радости и любви, вроде бы былой и ушедшей, но на самом деле оставшейся со мной. Эта песня боли на¬столько переполняет меня, что я не мог не выплеснуть ее, чтобы не умереть от удушья. Вы поймете меня, разделите мои чувства, потому что песня, даже горькая и печальная, несет на своих крыльях освобож¬дение. Выслушав меня, вы снимете тяжесть с моей души, и мне станет легче до тех пор, пока она снова не наполнится горем.

«Сегодня ты здесь, завтра нет уж тебя!» -
Смерть, наш советчик, такой дает нам завет.
Учит радоваться она каждому вздоху
И счастливой желает жизни на много лет.

2-4 июля 2001 г


Слово девятнадцатое

Халима никогда не отмечала свои дни рождения, и даже не упоминала об этом. Но мои дни рождения она праздновала основательно, несмотря на возражения. Сам я, как оказалось, за всю жизнь не подарил ей ни одного цветка. Сейчас я сожалею об этом, хотя думаю, что такое мертвый цветок в нашем цветнике жизни?

Когда дети подросли, они начали отмечать дни рождения Халимы. Однажды, как всегда, я пришел безcveti цветов. Это произошло не по рассеянности или из-за невнимания, а потому что между нами это было не принято.

И все же я подошел к ней и сказал:
- Халима, я забыл купить тебе цветы. Прости меня! Она в ответ улыбнулась:
- Ты подарил мне себя. Для меня ты и мой цветок, и мое солнце, и мое богатство, и мое счастье.

И еще один случай врезался в память! На перекрестке улиц Жамбыла и Байтурсынова на повороте к Никольскому базару есть крутая каменная лестница.

Однажды в зимний гололед мы с Халимой, поддерживая друг друга под руки, спускались по этой лестнице. На одной из ступенек нога подвернулась, и я начал падать. В это время Халима, оберегая, крепко меня обняла, но не удержалась и оказалась внизу. Мы покатились по обледенелым ступеням. Оказавшийся сверху, я тут же поднялся и спросил:

- Ты жива?
- Обо мне не беспокойся, сам ничего не повредил? - спросила она в ответ, поглаживая рукой ушибленную голову.

При воспоминаниях об этом слезы наворачиваются на глаза.

Начиная с мая 1948 года Халима полтора года пролежала в госпитале в Москве, через шесть месяцев я, тогда уже студент университета, получил от нее письмо. В нем говорилось: «Видно, от этой бо¬лезни мне не вылечиться. Вполне возможно, что я от такой хвори не из-бавлюсь. Какую радость ты получишь от недужной жены? Женись на хорошей девушке. А эту мою фотографию, может и сохранишь на память», - написала она и на обороте добавила четыре стихотворные строчки:

Храни мое изображение,
Если подругу видишь в нем.
Если появится сомнение,
Сожги безжалостным огнем!

Когда она выписалась из госпиталя, мы поженились и 54 года прожили вместе ни о чем не сожалея и ни в чем не сомневаясь. Эта фотокарточка сохранилась. В белом мавзолее моей жены, где на внутренних колоннах разместятся шесть книг из черного мрамора, одна из этих книг будет называться «Халима». И на ней будет запечат¬лена эта фотография...


Слово двадцатое

...Вот уже 360 дней прошло с того часа, как я блуждаю в одиночестве, потеряв свою душевную подругу Халиму, подобно лебедю, разлученному со своей белокрылой парой. В своем слове над могилой Халимы, перед тем как предать ее в объятия черной земли, я сказал:

- Сегодня я расстался с половиной своей души. Лишь часть ее осталась тлеть в моей груди.

С уходом Халимы я расстался с половиной своей души. С этой дымящейся половиной я просуществовал 360 дней. Прошел год, но потерянная половина души так и не восстановилась. И не восстановится. Так я и пройду оставшуюся жизнь с ополовиненной душой, понимая, что эта глубокая рана уже не затянется.

Все 360 дней я провел оплакивая Халиму, каждый день тоскуя, каждый час вздыхая. Когда я вздыхаю, думая о ней, то грудь готова разорваться. Когда она умерла, более 20 газет опублико¬вало слова соболезнования. С тех пор, как ее не стало, еще один жур¬нал и несколько газет напечатали слова скорби. Несколько раз я выступил на радио, рассказав слушателям о достоинствах Халимы. Однажды, выступая на телевидении, я полчаса проговорил о ней. Конечно, мне не удалось поведать людям обо всех ее светлых качествах, но даже то малое, что удалось сказать о ней, принесло оставшейся части души некое подобие удовлетворения. За эти 360 дней я записал в свой дневник 500 стихо¬творных строк о Халиме. Я заново пересмотрел события нашей жизни, на¬чиная со дня встречи и кончая часом разлуки, и с прежней остротой пережил их в своем сердце, записывая подробно все, что связанно с ней, вплоть до ставших важными для меня деталей. Таким образом, я готовлю материал для будущего романа о Халиме, который считаю своим долгом напи¬сать, вложив в эту работу всю оставшуюся часть души и изношенное мое сердце. Я думаю написать роман жизни. И надеюсь, что успею сделать это.

Девять лет я сохранял чувство влюбленности в Халиму. После этого мы соединили свои судьбы и 54 года прожили в мире, согласии и радости, что в совокупности и составило мое человеческое счастье. Мы с ней никогда не расставались. Мне кажется, что нам с ней выпало надеть на головы короны вечной любви, что такое счастье не дано было высшими силами даже таким великим как Петрарка и Лаура, Данте и Беатриче, Козы Копеш и Баян сулу, Леили и Меджнун, Кыз Жибек и Тулеген. И пусть о нас не знает широкий мир, но золотая эта корона много лет сияла над нашими головами, что много в обычном исчислении и миг для меня.

В университете я учился среди тридцати девушек. Но ни до этого, в пору юности, ни во время войны, когда был солдатом, ни в пору студенчества руки мои не касались ни  одной из встреченных девушек.

Будучи журналистом, а потом став писателем, я много ездил по стране и встречал множество красивых женщин, но никогда не тянулся к ним ни сердцем, ни руками. Только тело Халимы знали мои руки, только ее ласкали с теплой нежностью. В истинной чистоте целомудрия соединились мы с ней, всю жизнь хранили эту чистоту незапятнанной и в чистоте расстались. Вот почему, наверное, дано было нам счастье вечной любви. И вот прошел год с того часа, как лучистая шелковая нить этой вечной любви оборвалась.

Как у юных девушек приходит конец девичеству, так и у Халимы закончилась пора земной жизни и отправилась она в иной мир чистой невес¬той Вечности. Это случилось 27 июля прошлого года. За катафалком, везушим ее к месту успокоения, выстроились три автобуса и 27 легковых машин. Впереди этого печального каравана и позади него ехали две опоя¬санные красными полосами машины ГАИ, охраняя и уважительно оберегая последнее путешествие Халимы по этому миру. При виде процессии съез¬жали к обочине и останавливались все встречные автомобили. Один из джигитов, обративший на это внимание, сказал:

- О Аллах! Проводы нашей Халимы женге оказались не хуже похорон министерских жен.

Один из младших родственников, сидевший рядом в ним, отозвался:
- Не хуже, чем у самих министров.

Об этом диалоге я услышал позже. После грустных и торжественных проводов прошло время, и над головой моей Халимы у подножия сияющих красотой вершин поднебесного Алатау, на кладбище «Кенсай» выросла белокаменная шестикрылая юрта, мавзолей, сотворенный из белоснежного ракушечника, привезенного специально из далекого Мангыстау. Это сооружение внешне напоминает вечный мавзолей Козыкорпеш и Баян суду, воздвигнутый 1500 лет тому назад. Конечно, наш мавзолей не копирует древний купол, но по форме и сути имеет нечто близкое и родственное. Меня эта схожесть очень радует. А происходит это, наверное, потому, что когда мы с Халимой впервые увидели этот исторический памятник, она сказала: «Хоть бы и нам с тобой выпало на долю лежать под таким же куполом рядом». Видимо, она имела в виду наше вечное единение там, где нет разлук, расставаний, потерь. Первая часть ее желания исполнилась, а вторая, верю, испол-нится обязательно, когда закончатся мои дни на земле, и я снова обрету свою Халиму, заняв место рядом с ней.

Туманбай Молдагалиев, встречая нас на улице Кабанбай Батыра, идущи¬ми рука об руку, восхищенно восклицал:

- Козыкорпеш и Баян сулу нашего времени!
Видя нас веселыми и перешучивающимися, радостно смеющимися на проспекте Абылай Хана, Музафар и Шапау Алимбаевы тоже шутили:

- Наши Кыз Жибек и Тулеген!
Наши друзья Турсынбек и Кубира Какишевы сравнивали нас с парой лебе¬дей, дружно летящих в одном направлении.

Многие видели нас, не расстающимися ни на миг в самых разных местах Алматы, Семея, Павлодара, Москвы, Невеля, Подольска, где я работал с военными архивами, Феодосии, Севастополя, Киева и Бреста.

Недавно в своей статье, опубликованной в газете «Казак Адебиети», я писал: «Хорошей супруге - душа жертвой». Халима свою душу принесла в жертву мне. Она прошла по жизни, каждую минуту посвящая мне, каждый миг думая обо мне. Наказав напоследок: «Пусть даже ненадолго, но задержись на земле, присмотри за детьми, направляя их путь». Она ушла раньше меня, привязав меня к порогу этого мира.

А в земной жизни мы, казалось, были слиты воедино, и так, конечно, было  на самом деле. Тем мучительней было отрывать от себя часть целого. И после смерти мы будем рядом. Мавзолей Козыкорпеш и Баян сулу, высотой и величием соперничающий с небом, стоит в Аягузском районе Восточно-Казахстанской области. А моя Халима родилась в Абайском районе той же области, провела она свое детство в Аягузе, а ее сиротские годы прошли в Семее. В годы Великой Отечественной войны она служила на Дальнем Востоке, была на военной службе в Москве, а остальные годы достойно исполняла священный материнский долг в Алматы, где и закончила в почете свои земные дни. И вот над нею, дочерью Абая, красавицей Аягуза, прекрасноликой девушкой Семея, Москвы, жительницей Алматы, моей Халимой вознесся у подножия белоголового Алатау кипенно-белый купол, так похожий на мавзолей незабвенных Козыкорпеш и Баян сулу. Она была моим бесценным счастьем в этой жизни, Халима Калиахпаркызы Узбаканова-Нуршаихова, «младшая сестра» Баян и Енлик.

Осенью этого года на всех просторах Казахстана будет отмечаться 1500-летие эпоса «Козыкорпеш - Баян сулу». И я с радостным чувством отношу к добрым приметам и имеющим глубинный смысл предзнаменованиям то, что накануне этого духовного национального торжества поднялся на казахской земле мавзолей достойнейшей Халимы, «младшей сестры» Баян сулу, похороненной в Аягузе, и считаю это важное для меня событие пока¬зателем человеческой гордости.

Не вините меня за эти слова, не считайте это за обычную хвастливую речь. Не осуждайте. Подумайте, как мне было не гордиться этим белый мавзолеем, воздвигнутым не в честь ханской дочери, не в честь жены царя, а в честь простой дочери казахов, моей скромной Халимы. Я буду вечно благодарен моим детям, которые ночей не спали, днями отдыха не знали в заботах о возведении этого мавзолея. Они от¬кладывали средства, искали специалистов, обсуждали каждую деталь памятника, чтобы над матерью поднялся высокий и прекрасный купол.

Узнав из газет о черной вести, о кончине своей женге Халимы, прожи¬вающий в далеком Актау «мой младший брат», известный поэт, прекрасный зодчий, философ Саин Назарбекулы не смог усидеть дома. Он специально приехал из Актау, посвятил молитву своей женге, осмотрел ее могилу и создал проект мавзолея, который под¬нялся сейчас над ее головой.

По этому проекту «мой младший брат» Есберды Олжабаев построил мавзо¬лей, своими руками распиливая на плиты, доставленные из Актау огром¬ные глыбы ракушечника, похожие на белых верблюдов. На внутренних стенах этого прекрасного мавзолея «мой брат», худож¬ник-дизайнер Муратбек Есболов вырезал на черном мраморе чудесный притягательный портрет, полный жизненной доброты - живой образ Халимы-Матери. Под частыми дождями нынешнего года, под темными космами почти постоянных туч без устали работали «мои младшие братишки», строители этого великолепного мавзолея Асхат Айтмухамбетов, Ермек Бекбосынов, Айдын  Баймухамбетов, Жанат Толеубаев и Самат Жакупов, которым я глу¬боко признателен.

И конечно же, хочу выразить искреннюю и сердечную благодарность всем людям, число которых составило 82 человека, которые оказали материаль¬ную помощь в сооружении этого мавзолея. Среди них особо хочу отметить Нурсултана Абишевича Назарбаева, Нуртая Сабильянова, Мухтара Кул-Мухаммеда, моего племянника Нуржана Нурмухамбетулы Ажиметова, Олжаса Омаровича Сулейменова, Мухтара Шаханова, моего свата Керейхана Аманжолова, заместителя акима города Алматы Алмата Зарлыковича Мурзина и хочу сказать всем людям, оказавшим поддержку:

- Пусть Тенгри облагодетельствует всех вас!

Бесконечно благодарен всем, донесшим до людей мои крат¬кие воспоминания о Халиме, коллективам журнала «Жуллыз», газет «Сарыарка самалы», «Семей таны», «Кас кагым сэт», казахскому радио, программе «Акжунис» канала «Казахстан».

Что еще осталось не сказанным? Почему над мавзолеем нет изображения полумесяца, звезды или даже древнего креста, указывающего на четыре стороны света и говорящего о горизонтальном и вертикальном, то есть о земном и вышнем мирах? Почему купол устремлен в высь наконечником копья?

На это мне ответил автор проекта, поэт, философ, архитектор Саин Назарбекулы следующими словами:
- Полумесяц - мусульманский символ. Звезда - коммунистический знак. Крест - христианская святыня. Все они несут религиозное содержание. А любовь - это особая религия. Это бессмертная, никогда не поддающаяся забвению, несокрушимая религия. Она сильнее всех вероисповеданий. Это самое острое чувство, пронизывающее сердце че¬ловека, подобно боевому копью. Я посчитал самым подходящим для мав¬золея моей Халимы женге именно этот символ.

Я всем сердцем принял его мудрое объяснение и согласился с ним, испыты¬вая непреходящую благодарность. Я счастлив тем, что душе моей было позволено прийти на землю в человеческом воплощении. Я счастлив, что встретил здесь такое прекрасное создание как Халима, соединил с ней свою судьбу и полюбил ее вечной любовью! Испытание такой любви само по себе счастье, а плодами этой вечной любви стали две дочери, два сына, 5 внуков и 1 правнучка. И это тоже великое счастье. Я счастлив тем, что родился сыном казахов, идущим по жизни, почитая и лелея вечную любовь!

Я был простым казахским парнем, родившимся и выросшим в ауле. Халима в семь лет осталась сиротой, росла в детдоме, воспитывалась в интернате и была скромной беззащитной девуш¬кой. Но Судьба соединила нас, и мы вошли в ряды самых счастливых в мире влюбленных. Тысяча благодарностей за это Судьбе!


Слово двадцать первое

Даже в дни болезни мы не переставали шутить. В 1997 году, когда Халима лежала в больнице и готовилась к операции, я сказал:
- У нас говорят: «Если о плохом не скажешь, то и хорошего не будет». Если с тобой что-нибудь случится, то станешь ли ты от меня ждать чтения над тобой священных сур Корана? А я ведь не умею читать Коран.
- Я не стану требовать от тебя этого, достаточ¬но будет, если ты придешь к моей могиле и трижды громко скажешь:

«Халима! Халима! Халима! Мы живы и здоровы! Мы тебя не забыли! Или почитай надо мной стихи Абая. Например, «Привет тебе, чернобровая!» А я приму их, как суры Корана», - ответила она смеясь.

Привет тебе, чернобровая!
Жертвой тебе богатство мое и жизнь моя!
Когда тоскую, думая о тебе,
Глаза наполняются горячими слезами, Халима!

Почитай эти строки, и я все пойму. А потом добавь:

Не родится душа, что лучше тебя.
Может, и родится, но не превзойдет тебя.
Никому другому, кроме тебя,
Страсть моя не будет отдана, Халима!
- и продолжай дальше, добавляя мое имя, - улыбнулась она.

Я немного догадывался, о чем говорила Халима. В словаре суфиев «брови» - это Священная Книга, то есть Коран, и Абай, добавив слово «калам», прямо подсказывает, что речь идет не о девушке, а о Великой Книге, о словах Аллаха. Это всего лишь одна подсказка, которую я привожу здесь, чтобы было понятно, почему Халима просила читать над ней стихи Абая, в которых слезы любви являются силой очищения сердца перед Всевышним. И эту расшифровку Абая можно продолжать и продолжать, ибо каждое слово его имеет глубокий духовный смысл и может служить молитвой для знающего. Вот почему я хочу повторить: «Если кто не знает Корана, пусть читает стихи Абая».

В тот раз она вышла из больницы живой и здоровой. Но слова Халимы я не забыл.

Если доведется кому-нибудь проходить мимо мавзолея моей Халимы, или если кто будет ехать из Алматы в сторону Талгара и увидит справа у подножия Алатау белоснежный купол, назовите имя Халимы и проведите ладонями по лицу, и дух ее будет доволен. Да и я возрадуюсь, если буду в то время лежать рядом с ней.

27 июля 2002 года.

Письмо президента

В 1991 году на встрече после первых президентских выборов Вы вместе с Х.Ергалиевым дали мне свое благословение и советы. Все помню. С тех пор Вы всегда поддерживаете мою работу в деле построения Республики Казахстан как государства. Вы пишете мне письма, делитесь своим мнением о происходящих в стране изменениях. Я благодарен Вам за это.

На встрече 5 января этого года Вы подарили мне свои книги «Годы радости и любви» и «Халима». Первую я прочитал раньше. А вторую прочитал буквально залпом. Считаю, что это произведение имеет большое воспитательное значение. Повесть нужная сегодняшней молодежи.

Ваши произведения и размышления являются сокровищницей для народа. А Ваша жизнь – образцом для других.

Будьте здоровы, Азага.

Глубоко уважающий Вас
Н.НАЗАРБАЕВ
6.01.2003 года
Алматы.

О писателе

Азильхан Нуршаихов родился 15 декабря 1922 года в местности Келинсуйеги Жарминского района Восточно-Казахстанской области. Азильхан с 14 лет увлекся поэзией. Первые его стихи и статьи были опубликованы в районных, областных и республиканских изданиях.
© 2024 Памяти Азильхана Нуршаихова. Официальный сайт
Создание сайта: arctika.kz